Адамантовый Ирмос, или Хроники онгона
Шрифт:
Чем дольше смотришь на это богатство красок в blanc et noir, тем яснее понимаешь вульгарную грацию бакстовских танцовщиц или вожделенную капризную истому великосветских дам Константина Сомова.
Разглядывая и окунаясь в утончённый хоровод разноцветных миниатюр, являющихся, словно вспышки зарниц, Никита впервые пожалел о невыпитом кубке. Только сейчас он понял, что Ангел и Тувалкаин предлагали испить ему жидкий пламень онгона не для уничтожения личности. Да и что стоит смерть в этом просыпающемся настоящем? Право слово, Повелитель огня недаром обиделся. Никита тогда совсем забыл, что такое тактичность. Но, что сделано, то сделано. Надо было приспосабливаться к нынешней ситуации.
Фигуры, состоящие из воздуха и огня, возникали, испарялись, возникали снова, кружась, будто образы из известного «Молота ведьм».
Вольно или невольно, но человек каждодневно думает о всевозможных «случайностях», инфернальных видениях, снах, и существует, и вращается среди видимого им, но созданного мыслью. Никита же был уверен, что воспринимаемые его сознанием картины – не выдумка сознания, не оживление мечты, а всё то, что он сейчас видит, происходит в действительности. Просто Ангел в очередной раз предлагает подняться над собой, взглянуть со стороны не только на себя, но на созданный Богом мир. Он возникал, конечно, не сразу. Возможно, даже засыпал несколько раз. И всё же восстал, воскрес и утвердился в рамках Вселенной!
Картины, возникающие в пространстве, не хранили в себе никакой социальной реальности. Но все вместе и каждая из них до самого мелкого мазка содержала такой сгусток окрыляющей радостной энергии, что хотелось изобразить их краской на холсте или же буквами на бумаге не в страшных и отвратительных образах, а светлыми ласковыми ангелами, дарящими человеку радость существования.
Кто же подсказывает эти мысли-образы: демоны Врубеля? злобные духи Босха? – все те, кому на самом деле хотелось бы выглядеть красивыми, добрыми и пушистыми? А, может быть, сам Ангел старается и не оставляет вниманием сеятелей культуры: писателей, музыкантов, художников, артистов? Так принято думать. Так принято, но так ли это? Ведь силу Творчества человек получает только от Бога. И Ангел, что ни говори о нём плохого, просто не в силах напакостить человеку, сыну Божьему, если, конечно, тот сам не согласится на что-нибудь не слишком приличное.
Вполне возможно, всё до абсурдности наоборот: падшие ангелы, владеющие земными соблазнами, искусами, обольщениями, настолько тяготятся одиночеством, изгнанием своим, что змеиной мудростью и хитростью хотят удержать человека от искушения, искушая его. Сказано: не искушай Господа Бога своего, ни брата своего, но ведь они нам не братья. Они могут предостеречь, могут заставить думать о падении, об искуплении греха, о душе и одиночестве человека в их мире.
Ведь этот видимый мир с момента Низвержения вовсе не человеческий, хотя сам человек повсеместно пытается присвоить и обустроить его. С давних времён известно также, что человек сам делает выбор. Сам. Но не тот достоин внимания, кто поддался искушению, а тот, кто смог переступить через него. Искушающий вовсе не обязан вдалбливать в голову безголовому суть существования, как, скажем, писарь или печатник никогда не объяснял на полях Часослова смысла и тайны христианской религии.
Но все изыскано-утончённые, графические, полноцветные видения являлись глазам Никиты только как великолепная театральная декорация. Это ещё больше подчёркивало схожесть видений с графикой Бердслея. «Он был совершенно равнодушен к живописным крестьянам, к красотам „прелестных уголков“, будь то в Англии или во Франции. Хотя сам он был набожным католиком, но звон колоколов не вдохновлял его на изображение полей свеклы в вечерней дымке». [35] Театр и только театр. Во всём, даже в переплетении ветвей деревьев и кустарников, в касаниях рук, в скрещении взглядов.
35
Роберт Росс, Лондон. 1898 г.
Почти также о театральной графике Александра Лаврухина отозвался один из русских поэтов:
Всего лишь шаг.Единый шаг вперёд.Но под ногой обломок пустоты.Оступишься – куда-то унесёти на погосте блёклые цветы.Разбрызгивая капли бытия,шагаешь в беспросветной темноте.И не понять – кто ты?а кто здесь я?И мысли рвутся те или не те?Над прошлым и грядущим причитатьуже не стоит.Всё наоборот!Архангелом надломлена печать,и только шаг.Единый шаг вперёд!Перед Никитой опять возникла дилемма: всего лишь шаг, единый шаг вперёд! Сделай, если ты готов принять на себя крест Екклесиаста! [36] По сути, Ангел немного требует, весь вопрос, попросит ли он какой расплаты за свои «добрые» дела, или же, как сказал о нём поэт: «Я часть той силы, что хочет зла и совершает благо». [37]
Во всяком случае, перед путешественником по времени в поисках сгоревших и обуглившихся рукописей возник тот мир, из которого он вышел на время скитаний. Более того, всё выглядело, как в настоящем театре. На заднем плане этой театральной графики всё сильнее разгорался, мерцал то ли костёр, разведённый в степи пастухами, то ли жертвенник неизвестно какому идолу и какими жрецами воздвигнутый. Огонь этот звал, как знак спасения от окружающей темноты Космоса.
36
Екклесиаст (др. евр.) – проповедник, пророк.
37
Гёте. «Фауст».
Но сколько ни шёл к нему Никита, сколько ни прибавлял строевой прыти, зовущий пламень так и оставался далёким вспыхивающим маяком, оставляющим в небе северосиятельные сполохи. Может быть, именно так зарождается Северное сияние и вспыхивает на небе зеркальным отражением всех огней, разгорающихся на земле.
Наконец, решив, что огонь недостижим так же, как призрачно мерцающая лампочка Ильича во тьме Февральской революции, Никита стал озираться, мечтая увидеть в этой, наполненной акынным фольклором местности ещё что-нибудь эдакое, привлекающее к себе не только досужий взор, но и вполне празднолюбное внимание. Ибо решив не стоять на месте, надо было найти тот путь, на котором цель будет всё же достижима.
– Не очень-то вы, молодой человек, стремитесь к достижению своей цели, – услышал Никита за спиной чьё-то сварливое ворчание.
Оглянувшись, он увидел совсем рядом, прямо посреди расплескавшихся ковылей, добротный старый камин в разноцветных изразцовых финтифлюшках, возле которого на стуле с неудобной высокой спинкой, обтянутой зелёным биллиардным сукном, сидел длинноволосый человек в долгополом стёганом халате с атласным отложным воротником и манжетами.
Человек, не переставая – но уже неразборчиво – ворчать, орудовал в камине короткой кочергой. Дымохода у камина не наблюдалось – Никита даже заглянул за его заднюю стенку. Там была ровная поверхность, кирпичик к кирпичику. И от стенок диковинного камина в окружающую степную ночь разливалось спасительное тепло.
Беззаботный огонь в камине весело, ничуть не уставая от дыхания ночи, плясал, посылая наступающей со всех сторон темноте жизнеутверждающие блики, похожие на воздушные поцелуи.
– А для меня ваш камин вовсе не цель и никогда ею не станет, – с ласковой улыбочкой объявил Никита. – Сжигать своё творчество, своих детей – не является ли это явным мазохизмом? А любая боль – не может быть целью. Скорее всего, очень похоже на слабое отражение миража.
– То есть как? – вскинул на него человек глубоко посаженные глаза. – Как это не цель? Горит ведь! И как горит! Где бы вы ещё, сударь, увидели такое восхитительное пламя?! Одно это зрелище будоражит ум, призывает к неизведанной творческой работе, которая обязательно затмит всё сделанное, ведь человек должен делать своё дело, не оглядываясь и не жалея того, что достойно огня и только огня!