Адаптация
Шрифт:
Придя домой, Инна вдруг резко, словно выпустив воздух из плохо заклеенной шины, заявила, что не выносит бездельников вроде Сида, сидящих на шее у матери, и не понимает, что может быть у меня с ним общего. Я начал было объяснять, что не всем же заниматься бизнесом или службой по найму в офисах, что бездеятельная жизнь Сида совершенно не напрягает его мать и что, в конце концов, мысль о том, что западным либеральным ценностям нужен новый Лютер, верна.
Инна с утончившимися губами ответила:
– Знаешь, меня бесят люди, пытающиеся рассуждать
Я засмеялся:
– Не знал, что суши появились благодаря демократии! Демократия должна придавать смысл и значение каждому человеку. Но у нас, кажется, с этим стало еще хуже, чем было при Советском Союзе.
– Надо больше зарабатывать, Саша! Тогда каждому можно будет реализовать свой шанс, – нервно сказала Инна.
– Зарабатывать на жизнь? – еще сильнее засмеялся я. – Так в этом, что ли, выходит, ее смысл?
– Ты… ты слишком все усложняешь.
– Я просто пересказал твои простые слова.
– Ты слишком серьезно относишься к некоторым вещам…
– Серьезно? Разве не видно, как мне сейчас весело?
Инна молча повернулась и ушла в ванную.
«Бытие определяет сознание», – вспомнил я.
All you need is sex
Когда время тусклое, оно летит быстрее, чем когда оно солнечное. Воскресный полдень. Мы лежим с Инной в постели, наши головы выглядывают из-под одеяла. Плечи соприкасаются, нам от этого почти тепло. Наши головы смотрят детективный сериал по телевизору. «Серик», – ласково называет его Инна. Женщины-следовательницы разоблачают мужчин-преступников. Иногда мне кажется, что все телевизионные сериалы похожи на пятку. Обычную человеческую пятку, которая, если приблизить ее к глазам или навести на нее микроскоп, полна загадочных извилин, морщин, трещин. Совсем как поверхность Луны или Марса, где, возможно, есть жизнь. А отведешь взгляд – просто пятка. Во время рекламы я щелкаю пультом в поисках картинок на других каналах. Затем встаю, иду в туалет. На обратном пути захожу зачем-то на кухню и начинаю, сидя за столом, вяло щелкать пультом, разглядывая вспыхивающий экран маленького настенного ТВ. Зачем я это делаю? Инстинкт. Той же природы, что движет нас к открытиям или к женщинам. На экране прыгает и веселится картинка. Кто-то кого-то эротично соблазняет, красивые рубашки, фигуры, юбки, коралловые губы. А, это реклама кофе.
Минут через двадцать на кухню приходит Инна, она закутана по грудь в простыню, как персонаж из американского фильма, повинующийся прокатной цензуре. Внимательно осмотрев меня, она медленно спрашивает:
– Ты чего?
– А? – поднимаю я голову. Замечаю при этом, что листаю лежащий на кухонном столе журнал «Семь дней». «Хочу выпить кофе», – собираюсь я сказать ей, но не говорю. Замечаю стоящую на холодильнике фанерную иконку, которую она, похоже,
– Почему ты не идешь… туда? – спрашивает Инна, кивая в сторону гостиной, вместо того чтобы сказать «ко мне».
– Да так, посмотреть хочется… – искренне отвечаю я, беру пульт и снова нажимаю на одну из кнопок.
Придумать бы такую кнопку, на которую нажать – и тебе станет легче. Мне действительно не хочется беспокоить ее своим состоянием, которого я сам не понимаю и страшусь.
Инна несколько секунд выдерживает паузу. Она любит это делать, как бы пристально вглядываясь в сидящего перед ней человека, словно говоря про себя: «Думаешь, я не понимаю, о чем ты сейчас думаешь? Вот сейчас я изучу тебя и все пойму».
Но она смотрела и ничего не понимала. Ее взгляд был не очень пристальным. Она не унывала. Инна давно уже надрессировала себя вот так стараться что-то понять, не раздражаясь и не отвлекаясь. Так ей легче работалось и зарабатывалось. Так ее научили аккуратно сложенные на полке книги по психологии американских и русских авторов. Здесь же стояли оставленные мною еще с поры первого нашего с ней гражданского брака «Братья Карамазовы», Акутагава и Сэлинджер, но Инна говорила, что эти книги про сумасшедших, «а сумасшедших, как ты знаешь, я не люблю».
– Тебе плохо со мной? – спрашивает она.
– Нет. Мне плохо с собой.
Что-то оторвалось внутри и поплыло во мне.
Я улыбнулся:
– Он у меня не работает.
– Кто?
– Я.
Она, выдохнув через нос, промолчала.
– Ты спрашиваешь, я отвечаю, – сказал я.
– Хорошо, говори.
– Я сломался, – сказал я. – Это, конечно, смешно, но знаешь, я не хочу настраивать в себе каналы. Как в телевизоре. Знаешь, как-то я жил с кошкой у Анны…
– Какой Анны?
– Ты ее не знаешь. Знакомая одна, она уезжала на две недели на Кипр к своему жениху, ей кошку не с кем было оставить. Ну, я и жил у нее. Взял к ней в квартиру свой маленький телевизор, чтобы скучно не было, у нее-то своего не было, чтобы не жить с микросхемой, как она говорила. Я телик там автоматически настроил – ведь каналы надо каждый раз настраивать, когда переезжаешь на новое место. Ну а потом, когда я опять привез телевизор к себе, выяснилось, что после двух-трех переездов он уже не может настраиваться автоматически и его нужно настраивать самому.
– Ну и?
– Я попробовал настроить, но у меня ничего не получилось. Разбираться в инструкции было лень, я и бросил это занятие. С тех пор мой телик стоит на полу и молчит. Что ты на меня так смотришь?
В сущности, она классная девчонка. И фигура у нее красивая, и доброта, и ум есть. Только вот морщины от частых принудительных улыбок слегка безобразят ее рот. Морщины ведь разные бывают. Есть естественные морщины, а есть пришлые. Ей на работе часто приходится улыбаться по заказу, она мне сама об этом как-то говорила.