Адмирал Ее Величества России
Шрифт:
Но жена все продолжала уговаривать.
– Ну, ежели ты еще будешь надоедать, – сказал он, рассердившись, – то я и тебя возьму с собой.
И он стал торопиться к своему орудию.
Один боцман, находясь комендором у орудия на батарее, стрелял целый день, чтобы сбить неприятельское орудие. К вечеру ему оторвало ногу. Когда его несли на перевязочный пункт, то он обратился к оставшимся товарищам со следующими словами:
– А вы скажите Сеньке, чтобы он непременно сбил орудие; а не то я приду и накладу ему!
Один матрос носил снаряды к орудию. Когда он нес снаряд, то его дорогой сильно ранило. Он не бросил кокор,
– Носилки мне, носилки.
Таков был дух черноморских моряков. Его умели внушить им ученики Лазарева…
Вот, на стене моего кабинета, пока пишу, висит портрет адмирала Нахимова: строгое и суровое выражение лица. Но у Павла Степановича смех был добродушный и, вообще, вместе со строгостью в нем было много добродушия…
Я отправился из Симферополя в Севастополь с открытым фельдъегерским листом, и, о Боже мой, какие испытания надо было перенесть на этой дороге: каждая станция была буквально завалена проезжающими ранеными; приходилось валяться на полу, вповалку, по несколько дней. Дорога завалена дохлыми волами, сломанными фурами с провиантом, обмундировочными вещами, сеном; лошади изнуренные, еле-еле подвигаются шагом, – и это мучение, на 60-ти верстах расстояния, продолжалось более семи дней!
Наконец, дотащившись до Северной стороны Севастополя, где впервые познакомились с шальными бомбами и ракетами, залетавшими на Северную сторону, причем было убито несколько человек; это было первое знакомство с удовольствиями Севастополя. Наконец, через полдня по приезде удалось переправиться в Севастополь. Прибыв в него, прямо с перевоза я отправился представиться герою Синопа и Севастополя – адмиралу Павлу Степановичу Нахимову.
Его не было дома: он был на бастионах. Возвратясь часа через четыре, тотчас же принял меня… и сказал: «Очень сожалею, что ваша судьба привела вас в таком положении в наш любезный Севастополь, который в настоящее время, как вы могли уже сами убедиться, находится не в очень хорошем положении. Назначить вас на батареи, где вы будете младше всех, я нахожу неудобным. Я и все севастопольцы сочувствовали вашему несчастию.
Я вас оставлю при себе, и вы будете моим спутником. Умеете вы ездить верхом?» – «Немножко, ваше превосходительство». – «Ну и прекрасно; значит, мы будем оба одинаковые ездоки. Постарайтесь поместиться поближе; у вас, кажется, есть брат в Севастополе?» – «Он теперь ранен и находится в госпитале, но ничего – не опасно». – «Он молодец. Вероятно, вы поселитесь у него на квартире; она недалеко от меня. Отдохните до завтра и утром приходите.
Мы поедем по бастионам, чтобы вас познакомить как с местностью, так и с начальствующими лицами, которые, хотя по фамилии и знают вас все, но нужно, чтобы они знали вас и в лицо, так как вам придется и днем и ночью передавать мои приказания. Ну, так до свидания».
Такой
Одно воспоминание о благородной личности адмирала Нахимова воодушевляет, и как теперь раздается в ушах восторженное «ура!» всех войск при появлении его на бастионе. Я не стану описывать ход всей обороны, об этом уже писано много и почти все известно, сообщу только то, чему сам был свидетелем. Да, я был свидетелем беспредельной любви к Нахимову всего войска, и в этом была главная причина его магического влияния на весь Севастопольский гарнизон.
Кажется странным, невероятным, чтоб одна личность могла иметь такое влияние на десятки тысяч людей, чтоб в течение стольких месяцев заставлять жертвовать жизнью с таким самоотвержением, как это было при обороне Севастополя. Он покорял сердца не одной своею храбростью и геройским спокойствием, но еще более прекрасным, благородным сердцем своим. Он был друг каждого своего подчиненного и готов был сделать для каждого все, что только мог; был справедлив, честен, бескорыстен, ласков и обходителен со всеми – от высших до низших; обращал постоянное внимание на нужды подчиненных.
Известно, как помещались офицеры на бастионах; они жили в землянках, полных всякими насекомыми. Нахимов посылал офицерам свое белье, посылал вино, чтобы пить с водою для уменьшения расстройства желудка, которое было одной из главных болезней на бастионах. Капли Иноземцева, которых пользу он испытал на себе, рассылались им в большом числе пузырьков на бастионы; он даже деньгами своими снабжал нуждающихся. Он постоянно отдавал последний долг убитым на бастионах, для чего ездил на бастионы часто под самым убийственным огнем неприятеля.
Часто, проезжая на бастионы мимо маленькой церкви, в которую сносили убитых с ближайших бастионов, он давал деньги, чтобы поставить к каждому убитому по три свечи, как это обыкновенно делается, и часто приезжал в эту церковь на панихиды; такие поездки требовали, можно сказать, самоотвержения, так как делались под неприятельскими штуцерными пулями. Все это, вместе взятое, и было причиной, что Нахимова, можно оказать, боготворили все подчиненные и что появление его на бастионах сопровождалось таким общим восторженным «ура!».
Павел Степанович обращал внимание не только на матросов, но и на солдат, которые также обожали Нахимова, как за его приветливость, так особенно за то, что он обращал особое внимание на довольствие солдат и по его ходатайству улучшался быт солдат, которые часто бывали в весьма плохом положении. Так, например, однажды приехал Нахимов на один из бастионов, который очень пострадал от неприятельской пальбы, и для исправления его было послано значительное число войск.
Люди работали в шинелях, день был очень жаркий. Нахимов и говорит им: «Что это, молодцы, вы работаете в шинелях? Ведь вам жарко; снимите шинели и работайте, вон как матросы работают, в рубашках». Только некоторые сняли шинели. Нахимов опять говорит: «Что же вы не снимаете шинели? Ведь вам будет легче работать». На это отвечают: «Мы, ваше высокопревосходительство, шинелей снять не можем». – «Отчего?» – «У нас нет рубах». – «Как нет рубах? Сними шинель!»