Адмирал Ее Величества России
Шрифт:
…Корвет «Наварин», фрегат «Паллада», корабль «Силистрия» были постоянно теми образцами, на которые все указывали и к которым все стремились. Я спрошу всех сотоварищей, служивших в то время в Черном море, кто из них, встретясь в море с кораблем «Силистрия» и входя на рейд, где он красовался, не осматривал себя с ног до головы, чтобы показаться в возможно лучшем, безукоризненном виде зоркому капитану «Силистрии», от которого не скроется ни один шаг, ни малейший недостаток, так точно, как и лихое управление? Одобрение его считалось наградою, которую каждый старался заслуживать, – так было велико нравственное влияние этого человека.
Он имел особенный дар приохотить к морскому делу, внушить энергию и любовь к службе как своим
Выходит ли эскадра или даже отдельный корабль из гавани, идет ли в гавань, возвращается ли с моря или снимается с якоря, – вы увидите Павла Степановича на Графской пристани с его неизменною трубою. Скажу более: всякая шлюпка, катающаяся по рейду под парусами, была им замечаема, и, несмотря на то, что за малейшее упущение при удобном случае молодежь подвергалась его замечаниям, она его обожала, потому что всякий морской офицер, сколько-нибудь обративший на себя его внимание своею привязанностью к службе, мог вполне рассчитывать на его готовность научить, облегчить, заступиться, ходатайствовать, на его всегда протянутую руку помощи и даже на его кошелек.
Радушие и гостеприимство его были известны всякому. Изысканная чистота и порядок были на корабле и в квартире; сердечная доброта, прямодушие были написаны на его открытом, благородном лице. Внимание его к своим ближайшим подчиненным офицерам и матросам 41-го экипажа было неисчерпаемо. Он следил за ними не только в Севастополе, но и на Кавказе и за границею. Они могли обращаться к нему, как к родному отцу.
Не понятно ли после всего мною сказанного (что, опять повторяю, подтвердят все оставшиеся в живых моряки Черного и Балтийского морей), не понятно ли, что эта честная, благородная, бескорыстная личность, что это доброе, великодушное, золотое сердце, что эта искренняя, безграничная любовь к своему делу – весьма скоро привлекли к нему сослуживцев, готовых с ним идти в огонь и в воду. Во всем Черноморском флоте не было ни одного матроса, который бы не знал, если не лично, то понаслышке, и не любил, хотя бы и заочно, капитана «Силистрии», Павла Степановича Нахимова. Никто не умел так понимать их нужды, так говорить с ними, и потому они были слепо ему преданы.
Теперь я снова обращаюсь к вам, любезный читатель, и попрошу ответить мне: какое выработалось у вас понятие об этом лице из моего рассказа, основанного на документах его прохождения службы и на тех чертах, которые засвидетельствуют адмирал и капитан русского флота?
Вы видели юношу с прекрасными способностями, окончившего курс и вышедшего в офицеры пятнадцати лет. Вы видели лихого, бравого мичмана, избранного из всей среды знаменитым капитаном Лазаревым; вы видели отлично храброго лейтенанта, украшенного Георгием за победу под Наварином; вы видели молодого 25-летнего капитана корвета «Наварин», впоследствии образцового командира фрегата «Паллада» и корабля «Силистрия», капитана, всеми уважаемого, горячо любимого, непрестанного наставника молодежи и с огромным нравственным влиянием на всю среду, т. е. с сильным, определенным характером, с безграничною любовью к своему делу, с сердцем великодушным и благородным, обожаемого командою.
Есть ли хотя одна черта из того портрета, который угодно было нарисовать по какому-то дикому, необузданному произволу
Мы оскорблены, в качестве сослуживцев и почитателей доблестного адмирала, не тем, что нашелся человек (в семье не без урода), который с необдуманною наглостью попытался бросить из-за угла комок грязи на этого рыцаря чести и благородства, но тем, что статья эта могла найти место на страницах журнала, столько известного своею оценкою и критическим взглядом. Считаю нужным здесь присоединить, что на вопрос мой – примет ли возражение, почтенный издатель «Русского архива» П. И. Бартенев тотчас же ответил, что он сердечно рад и что печатал «Записку севастопольца» скрепя сердце для дознания истины.
Рассмотрев критически, с полным и должным вниманием, все поприще Павла Степановича Нахимова до адмиральского чина, я сделаю последний вопрос автору: мог ли такой капитан затеряться во флоте? и имел ли право он задать себе вопрос, как он очутился на палубе и почему он служил во флоте?
В 1845 году П. Ст. Нахимов произведен в контр-адмиралы, с назначением командиром 1-й бригады 4-й флотской дивизии. Кроме ежегодных практических плаваний по Черному морю, он в 1848 и 1850 годах, командуя эскадрами, держал крейсерство у кавказских берегов по шести месяцев; в марте 1852 года он назначается командующим 5-ю флотскою дивизиею, и в октябре того же года производится в вице-адмиралы, с утверждением начальником дивизии.
Горизонт делается обширнее, поле действия расширяется, он получает возможность не косвенным, не нравственным только влиянием иметь силу, но и непосредственно властью начальника.
…После Наваринского сражения, которое, как я уже сказал, по авторитету знаменитого адмирала Корнилова, уступает в значении Синопскому, французы и англичане кричали и кричат, праздновали и празднуют день этой победы, как знаменитый в летописях флота. Пароход «Таиф» убежал потому, что он ходил несравненно лучше наших пароходов, и в подобном случае никакая расторопность не поможет.
Чтобы окончить рассказ о Синопском бое, который был Песнью Лебедя для морской боевой службы Черноморского флота, вместе последним морским боем парусных флотов, скажу, что весь остальной флот приветствовал с искренним, дружеским, неподдельным восторгом, с горячею любовью победителя Синопа и несколько дней ликовал и чествовал героев-сотоварищей, и имя адмирала, стяжавшего эту славу, было ежеминутно на устах у всех и каждого, душевно преданных этому общему любимцу.
…Но судьба предназначала ему отслужить еще долгую, суровую, грандиозную службу, но уже не на море, а на бастионах Севастополя! Но прежде чем перейти к этому последнему эпизоду его жизни, я хочу пояснить причину той задушевной популярности, той искренней любви, которою так долго, так постоянно пользовался Павел Степанович, и беру собственные слова его из прекрасного характеристического рассказа, посвященного его памяти под названием: «Фрегат “Бальчик”»…
…Когда Северная сторона вследствие передвижения всей неприятельской армии на Южную сделалась вне опасности и Корнилов с войсками перешел на Южную, то Нахимов снова доказал полную готовность жертвовать для пользы Отечества своим личным значением и старшинством и просил Корнилова, вместе с генерал-лейтенантом Моллером, принять общие распоряжения по обороне города.
Делая все человечески возможное, команды, не зная сна, обеда, отдыха, с минуты на минуту ожидали штурма, но, к общему удивлению, его не было, а начиналась правильная осада той крепости, которая, можно сказать, почти не существовала, но которая росла не по дням, а по часам и воздвигалась вместе с осадою. Если когда-нибудь русский дух и мощь великого народа поднялись на высоту, достойную Пожарских и Мининых, так это именно в эту торжественную и приснопамятную всем нам пережившим минуту.