Адмирал Колчак
Шрифт:
Но усмирять чехов ему было нечем. Ни сил, ни оружия – ничего уже не было. Положение оказалось унизительным. Колчак иногда слышал, как у него в груди что-то затяжно, мокро, хлюпало – это хлюпали слезы.
Все его поезда, в том числе и главные, под литерами В и Д, продолжали стоять. Конфликт с чехами разрастался.
Пепеляев предпочел отцепить свой вагон от поезда Колчака и прицепиться к другому составу. Главное для него было сейчас добраться до своего брата – тогда он и жизнь себе сохранит и – что было главнее жизни – портфель, так удачно свалившийся
Узнав об этом поступке Пепеляева, Колчак выразился коротко и очень определенно:
– Гнида!
Едва адмирал произнес это слово, как залязгали железные суставы поезда, огромный, синий, недобро мерцающий своей макушкой горб снега, находившийся напротив окон вагона Верховного правителя, дрогнул, пополз назад, макушка его тихо двинулась куда-то вниз, и в образовавшемся провале Колчак увидел двух больших клювастых ворон, жадно глядевших на него.
Все птицы в этот гнетущий мороз исчезли – ни воробьев, ни синиц, ни клестов, – только эти жирные, похожие на телят вороны... Они почему-то остались. Похоже, это было их время – время жирных ворон. Колчаку сделалось неприятно, и он задернул шторку.
21декабря на железнодорожной магистрали началось восстание: учителя, гимназисты, телеграфисты, чумазые паровозники – рабочие, ремонтирующие подвижную технику, порченую войной, ржавью и морозами (усталая сталь ломалась на пятидесятиградусном морозе, как гнилой картон), лесорубы, охотники – все схватились за берданки. Им было безразлично, кого бить. Особенно охотникам: хоть чехов, хоть японцев, хоть Каппеля, хоть самого Колчака – главное было нажимать на спусковой крючок, а кто окажется в прорези прицела – безразлично. За оружие схватились даже крайне осторожные, действующие по принципу «семь раз отмерь, один – отрежь» земские деятели. Эсеры, меньшевики, анархисты, большевики выступили против Колчака единым фронтом. Избрали свой «Совмин», назвали его Ревкомом. С большой буквы.
Чехи немедленно послали в Ревком свою делегацию со сливовой водкой и самодельной чесночной колбасой – имелись в их эшелонах мастера и по производству водки, и по производству колбасы. На переговорах было достигнуто соглашение: друг друга не трогать.
Собственно, большего чехам и не надо было: главное для них сейчас – вырваться из проклятой России.
Поезда Колчака все еще находились в пути – адмирал был спеленут как ребенок. Сидя в вагоне, Верховный правитель не мог организовать никакого сопротивления.
27 декабря литер В, обойдя стороной Красноярск, около которого шли сильные бои, прибыл в Нижнеудинск.
На станции полыхало несколько домов. Крышу низкого кирпичного пакгауза украшали два тупорылых заиндевелых пулемета.
– Что случилось? – поинтересовался Колчак у адъютанта.
– Сегодня ночью власть в Нижнеудинске захватило политбюро.
– Это что еще такое – политбюро? – поморщился Колчак. Всякие новые незнакомые словечки вызывали у него зубную боль.
– Так называется местный ревком.
Что такое ревком, Колчак уже знал, снова сморщился:
– Ну и звали бы его ревкомом,
Над пулеметами поднялся стрелок в заиндевелой папахе и толстом, обтянутом тканью полушубке, зло глянул на колчаковский поезд – глаза у него были как гвозди, неприятные глаза, повернулся, что-то сказал людям, лежавшим на крыше, сделал рукою резкий жест, будто хотел их вогнать в эту крышу, и снова лег.
Было слышно, как охрана открыла в колчаковском вагоне тамбур и в свою очередь также выставила пулемет.
– Надо двигаться дальше, – с зажатым вздохом произнес Колчак, – здесь вот-вот начнется стрельба. – Он боялся что под пули попадет Анна Васильевна. – Негостеприимный город! – В груди у Колчака, внутри, послышался хрип, под левым глазом задергалась мышца.
– Ехать пока нельзя, Александр Васильевич, – сказал Комелов. – Надо разобраться, что происходит на дистанции. Иначе угодим в капкан. Чехи ведут себя, как проститутки: и нашим дают, и вашим дают. И щупальцы, как осьминоги, во все стороны раскинули, ничего мимо себя не пропускают. А на пулеметы, поставленные на крыше пакгауза, не обращайте внимания. Это наши пулеметы.
Действительно, тамбур в колчаковском вагоне вскоре захлопнули, «максим» с заправленной в чрево патронной лентой откатили к противоположной двери.
– Почему нельзя ехать? – Колчак нервно пощелкал пальцами. – Из-за возможности капкана? Это мы можем узнать только в пути. Если будет капкан – разберемся. Я сам, в конце концов, возьмусь за винтовку.
Но поезд Колчака прочно застрял в Нижнеудинске. Вскоре к нему присоединился второй поезд – премьера Пепеляева. Виктор Николаевич, как выяснилось, времени не терял и обзавелся своим поездом. Целым составом! Аппетит у него оказался недурный.
Вечером пришла телеграмма из Иркутска, от генерала Жанена. Жанен сообщал, что согласно договоренности с политбюро Нижнеудинск объявлен нейтральной зоной и трем составам – Колчака, Пепеляева и «золотому эшелону» «в видах их безопасности» (так и было написано) следует оставаться в Нижнеудинске.
Это уже походило на арест, пока еще негласный.
Дома на станции благополучно догорели, остались лишь остовы, которые страшными черными стволами смотрели в небо, словно готовились стрелять. Стропила ближайшего сгоревшего дома перечеркивали небо тюремной клеткой.
Неожиданно на них опустились две толстые грязные вороны с огромными железными клювами-гвоздедерами – те самые, могильные, преследовавшие Колчака. Напряжение нарастало.
Колчаку казалось, что к вечеру они обязательно двинутся дальше и опасный, уже обрыдлый нижнеудинский перрон останется позади, а они уйдут в ночь, в зимнюю морозную чистоту, к промерзлым звездам, но не тут-то было. Колчаковский поезд, как и пепеляевский – Виктору Николаевичу не удалось нырнуть под защиту брата, он вынужден был делить судьбу Верховного правителя, – остался ночевать на нижнеудинском вокзале.