Адмирал Корнилов
Шрифт:
Уже несколько раз Жандр предлагал ему уехать домой.
— Постойте, мы поедем ещё к тем полкам, — сказал адмирал, указывая на Ушакову балку, где стояли Бутырский и Бородинский полки, — а потом Госпитальной дорогой — домой. Он промедлил ещё несколько минут.
— Ну, теперь пойдём.
Жандр на ходу вынул часы: была половина двенадцатого.
Всё слилось в одно мгновение: свист пролетевшего ядра, падающий на бок адмирал, не успевший дойти трёх шагов до бруствера, и кровь, брызнувшая на грудь Жандру.
Он бросился и подхватил голову адмиралу: ядро раздробило ему левую ногу у самого живота. Подбежавшие офицеры помогли поднять его на руки и положили адмирала за бруствером между орудиями.
— Отстаивайте же Севастополь, — сказал им Корнилов и скоро потерял сознание, не испустив ни одного стона.
…Пришли два фельдшера, за которыми послал Жандр в Корабельную слободку, и принялись за перевязку, качая головами. Жандр, заставляя себя это сделать, оставил адмирала и поехал сообщить о случившемся генералу Моллеру
…Корнилов пришёл в себя на перевязочном пункте, причастился Святых Тайн. «Скажите моим сыновьям, — сказал он священнику, — чтобы они служили верно Царю и отечеству». Он просил послать брата своей жены, юнкера Черноморской гардемаринской роты Новосильцева, в Николаев предупредить Елизавету Васильевну о своей ране. Заметив, что его хотят переложить на носилки, но затрудняются приподнять, опасаясь затронуть рану, со стороны которой были приставлены носилки, адмирал сделал усилие и перевернулся сам через свою раздробленную ногу. Его перенесли в госпиталь.
…В двенадцатом часу мичман Скарятин прискакал на Екатерининскую пристань, главное артиллерийское депо, где находился генерал-лейтенант Попов, и передал ему ужасную весть о ране адмирала, прибавив, что он требует его к себе. Тотчас же бросившись на катер, Попов поехал к доковым воротам, откуда, поднявшись к мосту, узнал, что адмирала перенесли в госпиталь. Мгновенно явившись к носилкам, которые были поставлены в одной из комнат госпиталя, Попов с рыданиями бросился к нему. Узнав своего офицера, Корнилов повторял: «Не плачьте, Попов» и старался его утешить, говоря: «Рана моя не так опасна. Бог милостив, я ещё переживу поражение англичан». Несмотря на усилия перенести боль хладнокровно, страшные мучения от раны заставляли его часто вскрикивать. Подозвав доктора Павловского [176] , он просил его облегчить боль желудка; несколько ложек горячего чая успокоили его; взяв обеими руками голову Попова, он произнёс: «Скажите всем, как приятно умирать, когда совесть спокойна». Потом, повременив, продолжал: «Благослови, Господи, Россию и Государя, спаси Севастополь и флот». Через несколько минут вбежал в комнату контр-адмирал Истомин, за которым он также посылал. Успокоив Владимира Алексеевича относительно дел на бастионе, Истомин выразил надежду, что рана не смертельна. «Нет, туда, туда, к Михаилу Петровичу», — был ответ Корнилова. Попросив благословения Владимира Алексеевича и получив его, Истомин бросился ему на шею и, рыдая, побежал на бастион. Услышав от доктора приговор немедленной смерти, Попов поспешил предложить адмиралу причаститься Святых Тайн, но он отвечал, что уже исполнил этот долг христианина на перевязочном пункте. Желая напомнить ему перед смертью о его супруге и опасаясь, чтобы вопрос не обнаружил ему последних минут жизни, Попов спросил его, не хочет ли он, чтобы послать в Николаев курьера к ней, чтобы она приехала. Тотчас поняв настоящую цель этого вопроса, он пожал руку капитан-лейтенанту и сказал: «Неужели вы меня не знаете, смерть для меня не страшна; я не из тех людей, от которых надо скрывать её. Передайте моё благословение жене и детям. Кланяйтесь князю и скажите Генерал-Адмиралу, что у меня остаются дети». Доктор Павловский, не решаясь прямо дать ему капли для успокоения желудка, предложил выпить ещё несколько ложек чаю с тем, чтобы с чаем дать ему капли; догадавшись об этом извинительном обмане, Корнилов сказал: «Напрасно вы это делаете, доктор; я не ребёнок и не боюсь смерти. Говорите прямо, что надо сделать, чтобы провести несколько спокойных минут». Приняв лекарство, он успокоился, благословил Попова и как будто задремал; в это время пришёл лейтенант Львов с известием, что английские батареи сбиты, остались только два орудия; Попов не хотел беспокоить адмирала, но он, услышав шум за дверью, спросил его: «Что там такое?» Офицер рассказал ему; в ответ на это, собрав последние силы, он произнёс: «Ура! Ура!» — потом забылся, чтобы не пробуждаться более. Через несколько минут его не стало.
176
Павловский Василий Иванович(ум. в 1855) — в 1853 г. надворный советник, штаб-лекарь на пароходе «Одесса»; в 1854 г. старший врач 41-го флотского экипажа; оказал медицинскую помощь смертельно раненому В.А.Корнилову (П.С.Нахимов. Документы и материалы).
«Общее отчаяние, общие слёзы сопровождали его в могилу; узнав о его кончине, раненые, презирая собственные страдания, плакали, потеряв любимого начальника. Смотритель госпиталя майор Комаровский, всё время почти от него не отходивший, старший доктор г. Павловский, человек двое гребцов его гички и я — вот свидетели последних минут адмирала, — вспоминал А.А.Попов. — Носилки, на которых покоился отошедший в вечность, были тихо подняты мной и гребцами; мы понесли его в Михайловскую церковь. По выходе из госпиталя нас окружили несколько юнкеров нашей школы; они вместе со мной донесли прах адмирала
…Из записок унтер-офицера Егеря:
«Вечером, когда разнёсся слух «адмирал убит», никто не поверил. Но когда получены были достоверные сведения, то все были поражены этим несчастием. Отчаяние же матросов убедило нас в потере благородного вождя.
Вечером 6 октября были похороны адмирала Корнилова. Мало мне приходилось видеть подобных похорон. Плакали не только офицеры, к нему приближённые: плакали чужие, плакали угрюмые матросы, плакали и те, которым слеза была незнакома с пелёнок…»
…Из воспоминаний Д.В.Ильинского:
«…Весть о смерти доблестного адмирала поразила скорбью мужественных защитников Севастополя, глубоко веривших в счастье и необыкновенное дарование Корнилова, но больше всех она поразила и опечалила его сотоварища по обороне адмирала Нахимова. Сознавая необходимость скрыть от гарнизона нравственную потерю начальника обороны, он весь день неутомимо посещал наиболее угрожаемые и пострадавшие бастионы, сдал с согласия Меншикова свою 1-ю дистанцию под начальство опытного, даровитого, храброго и распорядительного артиллерийского генерала Тимофеева, а за собой оставил заботу по охранению и снабжению бастионов и батарей вообще всей оборонительной линии, где всюду при орудиях были морские команды…»
Капитан Асланбеков рассказывал, как, поехав вечером поклониться праху убитого, он, войдя в комнату, увидел Нахимова, который плакал и целовал мёртвого товарища.
Вернувшись из церкви, Павел Степанович написал письмо контр-адмиралу Метлину, с которым особенно был дружен Владимир Алексеевич:
«Г. Севастополь, 5 октября 1854 г.
Николай Фёдорович!
Владимир Алексеевич не существует. Предупредите и приготовьте Елизавету Васильевну. Он умер как герой. Завтра снова дело. Я не знаю, что будет с Севастополем без него — и на флоте, и в деле на берегу. Получил две царапины, о которых не стоит говорить.
У нас без Владимира Алексеевича идёт безначалие. Отправляется к Вам с курьером шкатулка с секретными бумагами Владимира Алексеевича за моей печатью, которая положена при свидетельстве Попова и Шестакова. Передайте её его семейству. Что будет завтра и кто будет жив — не знаю. Ожидаю в ночь атаки и абордажа кораблей и фрегатов пароходами и шлюпками. Атака с берегу умолкла, и я еду на ночь на эскадру отражать нападение. На кораблях 150 человек, вооружённых пиками, тесаками и интрепелями [177] , а на фрегатах только 60 человек с тем же вооружением.
Вам Бог дал ловкий разум. Если захотите, Вы облегчите удар семейству покойного. Ещё раз повторяю — потеря для России незаменима.
Ваш П.Нахимов».
177
Интрепель — абордажное оружие, род топора с обухом в виде четырёхгранного заострённого зуба, загнутого назад.
…Из донесения князя А.П.Меншикова Николаю I:
«5 октября 1854 г., на бивуаке между Инкерманом и Бельбеком.
В течение ночи с 4-го на сие 5-е число неприятель прорезал амбразуры в устроенных им траншеях и с 6 часов утра открыл сильный и непрерывающийся огонь против наших бастионов и батарей, которые отвечали усиленно и довольно успешно.
Орудия на башне Малахова кургана к полудню были сбиты, батареи же, устроенные в той части, и все бастионы не переставали действовать и столь удачно, что под вечер у англичан осталось только два орудия для продолжения огня, французские же батареи замолкли гораздо прежде, вслед за взорвавшимся у них пороховым складом.
Потеря с нашей стороны, сколько я полагаю, до получения ещё подробных с каждого бастиона и батарей сведений, едва ли значительна, но к истинному сожалению велика тем, что генерал-адъютант Корнилов, раненный ядром в ногу, вскоре умер…»
…Из письма неустановленного лица «В.Кдт.» к неустановленному «Д.Н.К.» из Севастополя в Полтаву от 25 января 1855 года:
«Печальная весть дошла к нам на бастион вечером… Я не берусь описать впечатления, произведённого на нас смертью Владимира Алексеевича: все мы были полны того невыносимо тяжёлого чувства общей потери, которое трудно высказать словами. На другой день вечером хоронили его. При свете факелов, при зареве канонады, вынесли гроб из церкви: могильная тишина в городе нарушалась только треском разрывавшихся бомб; дрожащие длинные тени печальной процессии подвигались тихо, тихо; лица провожавших гроб, полуосвещаемые факелами, были как-то необыкновенно угрюмы, неподвижны; голоса певчих и грустные до глубины души звуки похоронного марша от густоты воздуха, казалось, раздавались из-под земли; когда гроб опускали в могилу, нельзя было не плакать… Господи! Услыши молитвы наши за душу человека, которого все мы любили и уважали…»