Адмиралы России. Гордость Императорского флота
Шрифт:
«Нет более турецких военных судов на Лимане. Все, которые я атаковал сегодня, в присутствии армии, под стенами Очакова, дали мне еще одну победу. В то же время я сжег и часть города. Во время самого боя князь Потемкин, отвлекая турок, выдвинул свои войска и пушки до самих ретраншементов. Князь Потемкин не знал, как меня благодарить. Он сказал, что наши победы более блестящи, чем знаменитый чесменский бой — там брандеры сожгли турецкий флот, мы же уничтожили капитан-пашу в открытом бою. Четвертый победный молебен в 23 дня — я нахожу это прекрасным, принцесса».
Трофейные флаги и знамена,
«Наша осадная артиллерия станет разбивать ретраншементы неприятельские. Принц Нассау вытянется со стороны лимана. Когда батареи в ретраншементе будут сбиты и ретраншементы будут разорены, он вытянется со стороны Березани, с которой стороны доступ легок, равно и со стороны лимана, где находится только старая каменная стена, кою можно разрушить часов в шесть. Мы овладеем Гассан-пашинскою батареею, которая владычествует над стороною к Березани и которой не должно существовать. После чего приблизимся мы к городу почти на 70 сажен самородными траншеями между садов и не быв усмотрены».
Осада продолжалась. Но и неприятель не бездействовал. Суворов сообщал в рапортах, что 43 турецких вымпела видели 6 июля у Севастополя, а 10 июля 4 транспортных судна — у Очакова. 29 июля большой турецкий флот появился под Очаковом. Капудан-паша прорвал блокаду, доставил осажденным припасы и подкрепления.
Вновь возросло значение гребной флотилии. 6 августа Потемкин отдал ордер Н. С. Мордвинову снабдить суда Нассау-Зигена всем необходимым. 16 августа Суворов рапортовал о передаче Нассау-Зигену 3 капралов и 109 канонир для гребной флотилии.
В августе Екатеринославская армия получила значительное подкрепление. 18 августа вылазка 2 тысяч турок была отбита; неприятель лишился 500 человек. Через двенадцать дней — обстрел города с моря и суши, вызвавший пожары. Сгорели хлебные склады между городом и его цитаделью — Гассан-пашинской крепостью. В ночь на 5 сентября была отбита с большим уроном вылазка неприятеля.
В сентябре Потемкин приказал поставить на фрегаты 36-фунтовые пушки, чем мощь их увеличил до мощи линейных кораблей. 6 сентября он на весельной шлюпке с принцами Нассау, Де Линем и Ангальтом отправился для личной рекогносцировки цитадели Очакова, попал под обстрел и спасся лишь благодаря поддержке огня береговых батарей. В тот же день Нассау-Зиген дал генеральный приказ по Лиманской гребной флотилии, в котором подробно писал о порядке действия судов при обстреле Очакова.
В рапорте от 13 сентября Суворов сообщал о появлении 11 сентября 5 трехмачтовых судов в виду у Старооскольского редута. 17 сентября турки пытались высадиться на двух лодках на берег, но были отбиты. 22 сентября турецкая эскадра под Очаковом усилилась до 13 единиц, потом к ней подошли еще суда. Посему 25 сентября Потемкин дал Нассау-Зигену приказ высылать дозоры на казачьих лодках, а суда гребные и парусные построить двумя линиями в шахматном порядке и не позволять туркам ни проводить подкрепления, ни увести стоящие под крепостью суда.
В свою очередь Нассау-Зиген 10 октября предложил Потемкину свой план нападения на Очаков с моря. Он намеревался огнем тяжелых орудий подавить приморские батареи, турецкие суда и пробить бреши в стенах со стороны моря. Но светлейший, видимо, начал ревновать к славе принца. Чиновник для особых поручений при Потемкине B. C. Попов вспоминал, что во время одного из военных советов «…сказал принц Нассау, что, если подкрепят его надлежащим образом, он надеется в крепости произвесть такой пролом, в который целый полк войти может. Потемкин досадовал, что чужестранец снимает на себя дела русского… почему, уповая на свой разум и мужество… вопросил у принца с едкостью: много ли он таких проломов сделал в Гибралтаре? Нетрудно угадать, что вопрос неожидаемый остался без ответа. Нассау писал к Императрице просьбу об отъезде его в Петербург и получил дозволение приехать». Очевидно, столкнулись амбиции Потемкина и Нассау. Светлейший не терпел соперников, и принцу пришлось оставить Черное море. 14 октября князь вызвал Мордвинова к Очакову для принятия командования гребной и парусной эскадрами, а капитану Ахматову приказал принять после отбытия принца Нассау флотилию гребных судов.
Турки исправили канонерские лодки, поврежденные в предыдущем сражении. Потемкин приказал их взять или уничтожить Нассау-Зигену. Тот дважды пробовал, но неудачно. 17 октября князь писал: «И он, отведав трудность, под предтекстом болезни уехал в Варшаву. Сии суда чрез два дни после того ушли из Очакова к своему флоту мимо флотилии и спящего адмирала Пауля Жонса, который пред тем пропустил в день под носом у себя три судна турецких в Очаков, из коих самое большое село на мель. Я ему приказал его сжечь, но он два раза пытался и все ворочался назад, боялся турецких пушек. Дал я ему ордер, чтобы сие предприятие оставить, а приказал запорожцам. Полковник Головатый с 50 казаками тотчас сжег, несмотря на канонаду, и подорвал судно порохом, в нем находившимся».
21 октября капудан-паша вновь подвез в Очаков продовольствие и полторы тысячи человек подкрепления, но 4 ноября ушел на зимовку к югу. Пользуясь этим, казаки при поддержке фрегатов и канонерских лодок 7 ноября овладели Березанью и взяли многочисленные трофеи. 8 ноября вновь турецкие суда были замечены между Тендрой и Старооскольским редутом. Несколько дней они оставались на месте. К зиме турецкий флот удалился в свои порты, а 6 декабря после штурма пал Очаков.
Нассау-Зиген о падении крепости узнал в Гродно, по пути в Санкт-Петербург. 22 декабря 1788 года героя Лимана радушно приняла Екатерина II. Об этом принц писал жене:
«Не могу выразить вам, принцесса, что испытывал я, представляясь, в воскресение, ея величеству. Она была в тронной зале. Меня ввел обер-камергер, тотчас же удалившийся. Невозможно передать в письме всех милостивых выражений, которыми осыпала меня Императрица, ни тех преувеличенных похвал, вполне, по ее словам, мною заслуженных. Князя Потемкина ожидают со дня на день. Императрица читала мне его письма к ней, где он говорит о моем „геройстве“, и сама, где только могла, называла меня „героем“».