Адольф Гитлер (Том 3)
Шрифт:
По всем законам политики с нарастанием силы немцев конфликт с Чехословакией становился почти неизбежным. Три с половиной миллиона судетских немцев чувствовали себя после образования республики угнетенными и связывали свое на самом деле очень бедственное экономическое положение не столько со структурными причинами, сколько с пражским «иностранным господством», и как захват власти Гитлером, так и выборы в мае 1935 года, в результате которых партия судетских немцев во главе с Конрадом Генлейном стала сильнейшей партией земли, необычайно укрепили их самосознание, аншлюс Австрии вызвал большие демонстрации под лозунгом «На Родину в рейх!» Уже в 1936 году автор одного анонимного письма из Судетской области заверял Гитлера, что считает его «мессией», теперь эта истерия ожидания подхлестывалась дикими речами, провокациями и столкновениями. В беседе с Генлейном Гитлер дал ему указания каждый раз предъявлять в Праге столь высокие требовамия, чтобы они «были неприемлемы для чешского правительства» и побуждали его занять вызывающую позицию [198] . Так он подготавливал требующую интервенции ситуацию, необходимости которой он позднее якобы собирался подчиниться.
198
Из протокола переговоров между К. Генлейном и Адольфом Гитлером 28. марта 1938 года, цит. по: Freund М. Weltgeschichte der Gegenwart in Dokumenten, Bd. I, S. 20 f.;
Пока же Гитлер предоставил событиям развиваться своим ходом. В начале мая он с большой свитой министров, генералов и партийных функционеров отбыл с официальным визитом в Италию. Как он пытался превзойти все, что было прежде, во время визита дуче в Германию, так и Муссолини старался теперь принять гостя с еще большим размахом. Вечный город был празднично украшен флагами, ликторскими связками и свастиками, дома вдоль линии железной дороги были к приезду гостя покрашены, и вблизи Сан-Паоло-Фуори сооружен специальный вокзал, на котором Гитлера ожидали король и Муссолини. Гость не без раздражения заметил, что дуче, согласно протоколу, сперва должен был держаться на заднем Плане, фюрер как глава государства был гостем Виктора Эммануила III, которого он пренебрежительно называл «король-щелкунчик» [199] , с самого начала он оскорблял его проявлением невнимания, например, сел раньше него в королевскую карету. Его коробила реакционная и снобистская сущность двора, он еще долго обосновывал этим проявления своего недоверия к партнеру по «оси».
199
Dollmann E. Dolmetscher der Diktatoren, S. 37.
Зато прием и восхваления со стороны Муссолини произвели на него глубокое впечатление. В ходе пышных маршей был продемонстрирован новый «римский шаг», во время морского парада в Неаполе сто подводных лодок одновременно погрузились в воду, а через несколько минут с поразительной точностью опять вынырнули, продолжительные поездки позволили Гитлеру удовлетворить и свои эстетические склонности, он спустя годы после визита вспоминал «очарование Флоренции и Рима»; как красивы, восклицал он, Тоскана и Умбрия! В отличие от Москвы [200] , Берлина и даже Парижа, где архитектурные пропорции не гармонируют ни в частности, ни в целом, и все скользило мимо его внимания, Рим его «по-настоящему покорил» [201] .
200
В Москве Гитлер никогда не был. – Примеч. ред.
201
Hitlers Tischgespraeche, S. 134 f.
Поездка была для Гитлера успешной и в политическом отношении. Со времени визита Муссолини в Германию «ось» подвергалась серьезным испытаниям на прочность, аншлюс Австрии вновь пробудил старую тревогу насчет Южного Тироля, но Гитлеру теперь удалось развеять ее. Поворот был вызван прежде всего его речью на банкете в Палаццо Венеция, свидетельствовавшей столько же о чувстве стиля, как и о верном психологическом инстинкте; Чиано, который говорил об имевшемся поначалу настроении «всеобщей враждебности», с изумлением констатировал, как Гитлер речами и личными контактами завоевывает симпатии другой стороны, он даже считал, что город Флоренция «отдал ему свое сердце и склонил перед ним свою мудрую голову» [202] . Когда Гитлер 10 мая садился в поезд, увозивший его в Германию, казалось, что все взаимопонимание опять восстановлено, Муссолини крепко пожимал ему руку: «Теперь нас больше ничто не может разъединить».
202
Ciano G. Tagebuecher, S. 158 f.; затем также: Kirkpatrick I. Mussolini, S. 331 f.
В ходе немногих политических бесед этих дней Гитлер уловил готовность Италии дать Германии свободу действий в отношении Чехословакии. Однако и западные державы призвали тем временем Прагу пойти навстречу судетским немцам, в то же время они довели до сведения Гитлера, что чехословацкий вопрос можно решить, и, как сказал британский посол в Берлине, беседуя с Риббентропом: «Германия победит по всей линии» [203] . Тем большим сюрпризом для Гитлера стало распоряжение пражского правительства, обеспокоенного слухами о подготовке немцев к нападению, провести частичную мобилизацию; Англия с Францией полностью одобрили этот шаг, не преминув сослаться на свои обязательства оказать помощь Чехословакии, их поддержал и Советский Союз. На срочно созванном в воскресенье 22 мая в Бергхофе совещании Гитлер пришел к выводу, что ситуация заставляет остановить все приготовления. В качестве срока нападения на Чехословакию он порой называл осень 1938 года, теперь его планы, как казалось, были нарушены. Его возмущение еще больше усилилось, когда иностранная пресса стала возносить «майский кризис» как удавшуюся наконец попытку поставить зарвавшуюся Германию на место и унизить ее. Как при аналогичном поражении в августе 1932 года, он на несколько дней уединился в своей горной резиденции, нетрудно представить себе, что его обуревали те же желания отомстить, те же дикие фантазии разрушения: позже он всякий раз вспоминал испытанный в те дни «сильный удар по престижу»; наконец, в своем невротическом страхе перед проявлениями слабости он счел необходимым уведомить в специальных посланиях как Муссолини, так и британского министра иностранных дел, что «угрозами, давлением или силой» от него ничего не добьешься, «это наверняка приведет к противоположному результату и сделает его жестким и неуступчивым» [204] . 28 мая он появился в Берлине на совещании с военным и внешнеполитическим руководством рейха. Развернув перед собой географическую карту, он, все еще с заметными следами перенесенных волнений, изложил свои планы уничтожения Чехословакии; если еще последние военные инструкции по так называемой операции «Грюн» начинались предложением: «В мои намерения не входит военный разгром Чехословакии уже в ближайшее время и без наличия повода», то в новой редакции говорилось: «Моим непоколебимым решением является разбить Чехословакию в ближайшем будущем путем проведения военной кампании» [205] . Из упрямства, уточняя срок, он назначил начало операции на 1 октября.
203
Слова Гендерсона, сказанные им 21 мая 1938 года Риббентропу, см.: ADAP, Ser. D, Bd. II, Dok. 184. То же самое говорил еще 22 апреля заместитель статс-секретаря Батлер представителю немецкого посольства в Лондоне; в Англии, сказал он, отдают себе отчет в том, что Германия добьется своей ближайшей цели (назвав при этом чехословацкий вопрос); Ibid. Bd. I, Dok. 750.
204
ADAP, Ser. D, Bd. VII, Anhang III H;
205
IMT, Bd. XXV, 388-PS, S. 422, 434.
Теперь он пустил в ход все средства для нагнетания напряженности. В конце июня вблизи чехословацкой границы были проведены маневры, были ускорены и работы по сооружению Западного вала. В то время как Генлейн в соответствии с полученными указаниями рвался к конфронтации, Гитлер осторожно разжигал территориальные аппетиты соседей Чехословакии, в особенности венгров и поляков, западные же державы давили на правительство в Праге, требуя от него новых уступок. Как будто все их силы ушли на один жест решительности, и они опять вернулись к прежней уступчивости, политика умиротворения приближалась теперь к своей кульминации. Сколь уважительны или понятны были ее мотивы, столь же серьезным был порок, которым она страдала: она не знала Гитлера и не разбиралась в особых проблемах Центральной Европы. Она испытывала и проявляла глубокую неприязнь к комплексам и самым разнообразным чувствам враждебности друг к другу, существовавшим в центре континента, и капитулировала перед невозможностью пробраться через лабиринт этнических, религиозных, расовых, культурных и исторических взаимных претензий и обид. Невилл Гендерсон не называл чехов иначе, как «проклятые чехи». Лорд Ротермир опубликовал в «Дейли Мейл» статью под заголовком «До Чехов нам дела нет», Чемберлен резюмировал всеобщие настроения, говоря о «далекой стране», «где спорят люди, о которых мы ничего не знаем». Направление британским правительством в Чехословакию лорда Ренсимена в августе с заданием изучить положение на месте было не в последнюю очередь признанием этого безразличия; детский стишок метко разоблачал формальный характер этой миссии: «Плачь, Дед Мороз, нашли обмен! Тебя заменит Ренсимен» [206] .
206
См.: Gilbert M., Gott R. Op. cit. S. 99; затем: Ibid. S. 89. К высказыванию Чемберлена см. его выступление по радио 27 сентября 1938 г., опубликованное 28 сентября 1938 г. в "Таймс". Чехословацкий посол в Риме сказал примерно в это же время Муссолини, что "в Англии не имеют никакого представления о Богемии. Когда он учился в Лондоне, ему как-то раз па приеме сунули в руку скрипку только лишь потому, что знали, что он чех. Путают богемцев с цыганами". См.: Ciano G. Op. cit. S. 248.
На этом фоне надо рассматривать и передовицу «Таймс» от 7 сентября, в которой предлагалось передать Судетскую область рейху; после многих недель, когда кризис как бы сам собой продолжал непрерывно обостряться, а Гитлер вроде бы проявлял сдержанность, весь мир ждал речи, которой он должен был завершить 12 сентября нюрнбергский партийный съезд. Не исключено, что многочисленные симптомы уступчивости содействовали тому, что речь была выдержана в особо резком и вызывающем тоне, но здесь продолжало влиять и незабытое унижение в мае, к которому он неоднократно и широко возвращался, говоря о «гнусном жульничестве», «о террористическом шантаже» и «преступных целях пражского правительства», снова негодуя на тех, кто утверждал, что он пошел на попятную, наткнувшись на решительную позицию противников, и клеймя их легкомысленную готовность развязать войну. Теперь, по его словам, он извлек из случившегося уроки, которые позволят ему в будущем сразу же нанести ответный удар: «Я ни при каких обстоятельствах не стану с бесконечным терпением взирать на дальнейшее угнетение наших собратьев в Чехословакии… Немцы в Чехословакии не беззащитны и они не брошены на произвол судьбы… Пусть это хорошо запомнят те, кого это касается».
Речь его была сигналом к восстанию в Судетской области, связанному с многочисленными жертвами, между тем Германия развила лихорадочную военную активность, проводились учения по светомаскировке, были реквизированы грузовики. Какое-то мгновение война казалась неизбежной, но тут события приняли удивительный поворот. В отосланном ночью 13 сентября послании британский премьер заявлял о своей готовности немедленно, не считаясь с соображениями престижа, приехать для личной беседы с Гитлером в любом месте: «Согласен прибыть самолетом и буду готов к отъезду завтра», – писал Чемберлен.
Гитлер чувствовал себя очень польщенным, хотя это предложение тормозило его очевидную тягу к столкновению. Позднее он сказал: «Я был полностью ошеломлен» [207] . Неуверенность в себе, которая всю жизнь лишала его способности совершать жесты великодушия, и на этот раз не дала ему пойти хоть в чем-то навстречу своему почти семидесятилетнему гостю, который к тому же собирался впервые в своей жизни сесть в самолет: он предложил встретиться в Берхтесгадене. Когда британский премьер-министр прибыл в Бергхоф во второй половине дня 15 сентября после почти семичасового путешествия, Гитлер не соизволил пройти к нему навстречу дальше самой верхней ступеньки лестницы, которая вела к резиденции. Опять он для устрашения поставил в свите генерала Кейтеля; когда Чемберлен выразил желание побеседовать один на один, он хотя и согласился, но стал, однако, пространно обрисовывать, вероятно, чтоб еще больше утомить его, европейскую ситуацию, германо-английские отношения, готовность к взаимопониманию и свои успехи. При всем стоицизме Чемберлен вне всякого сомнения видел насквозь уловки и маневры Гитлера, в своем отчете перед кабинетом двумя днями позже он назвал его «самой ординарнейшей шавкой», которую ему когда-либо довелось встречать [208] .
207
См.: Namier L. В. Diplomatic Prelude. London, 1948, P. 35.
208
Cooper D. Das laesst sich nicht vergessen, S. 291 Описание встречи основано, в частности, на свидетельстве П. Шмидта: Schmidt P. Op. cit. S. 395 ff.; см. затем протокол встречи и письмо Чемберлена, опубликованные в кн.: Freund М. Op. cit. S. 133 ff.
Подойдя, наконец, к вопросу о кризисе, Гитлер прямо потребовал присоединения Судетской области к рейху, когда Чемберлен прервал его и задал вопрос, будет ли он довольствоваться этим или же он хочет разгромить Чехословакию полностью, Гитлер указал на требования поляков и венгров, но все это, заверил он, его не интересует и сейчас не время обсуждать технические проблемы развития: «Убито 300 судетских немцев, и так дело дальше продолжаться не может, надо немедленно урегулировать эту проблему. Я твердо настроен решить это дело, и мне все равно, будет ли мировая война или нет». Когда Чемберлен раздраженно возразил ему, что не понимает, зачем ему надо было ехать так далеко, если Гитлер не может сказать ему ничего другого, кроме того, что он так или иначе полон решимости использовать силу, его собеседник смягчился: он «подумает сегодня или завтра, нет ли все же и мирного решения вопроса», кардинальное значение имеет «готовность Англии согласиться теперь с отделением населенных судетскими немцами областей в соответствии с правом народов на самоопределение, причем он (фюрер) должен заметить, что это право на самоопределение было придумано не им в 1938 году специально для чехословацкого вопроса, а еще в 1918 году – для создания моральной основы изменений по Версальскому договору». Условились о том, что Чемберлен вернется в Англию обсудить вопрос с кабинетом министров, а Гитлер тем временем не будет предпринимать никаких военных мер.