Адония
Шрифт:
– Извини, мастер! – примирительно-беззаботно проговорил всадник и, сунув руку в карман, достал горстку монет.
Он выбрал одну, золотую и, размахнувшись, бросил её к ногам пострадавшего. Пёс принял этот жест как приказ, метнулся вперёд, но новый окрик «цурюк!» остановил его и вернул к ногам жеребца.
Заметь, любезный читатель. Если бы всадник повёл себя ну хотя б немного иначе – не было бы тогда ни взлетевшего к небу женского исступлённого крика, ни многолетнего клацанья железной тюремной решётки, ни хруста прошиваемого клинком живого человеческого тела на круглой арене огромной, выстроенной кольцом башни, служащей для предельно жестоких и отчаянных поединков, ни тупого безотчётного страха, поселившегося в сердце Глюзия, лучшего фехтовальщика «Девяти звёзд» после тренировочного поединка с невзрачным доброжелательным рыболовом, ни гнусавого (ором отравленного весенним воздухом «гуляющего» кота) крика того же Глюзия во дворе Эксетерского постоялого двора, ни юной, старательно обучаемой демонизму, умело-жестокой, очаровательной рыжей ведьмы. Не было бы и этого всего, и ещё много чего ненужного под нашим общим голубым небом, если бы всадник торопливо спрыгнул с седла, пнул (обязательно!!) бесконечно преданного ему пса, взял его на прицепленную вторым концом к седлу лонжу и подбежал бы к полураздетому, блёклому, плохо выбритому человеку. Да, подбежал, с демонстративной заботой осмотрел рану, предложил перевязать. Потом назвал бы себя и, не взирая на дворянский свой титул, безоглядно признал себя виновным в произошедшем и спросил после этого, чем эту самую вину он бы мог искупить. Девяносто девять из ста: сдержанно-быстро (если так можно сказать в угоду одновременному изображению эмоции и действия) возвратив кинжал в ножны, укушенный ошалевшим от заячьей охоты псом человек махнул бы рукой и небрежно сказал: «О, всё бывает. Не переживайте, я и не к такому привык».
И дальше, если бы возникла с обеих сторон без слов продемонстрированная готовность к знакомству, оно бы ненавязчиво состоялось, и каждый сосед приобрёл бы доброжелательного к себе второго соседа, с искренней многолетней готовностью к взаимопомощи, и тогда прочность жизни, твёрдо поддерживаемая с обеих сторон, ещё больше бы укрепилась.
Вместо этого, непоправимо, как мы уже увидели, неуловимо-надменно, сверху вниз, всадник швырнул монету. И, вместо действий демонстративно-смиренных, молодой дворянин послал в сознание незнакомого ему человека далеко-далеко запрятанную угрозу, состоявшую в том, что противостоять ему по меньшей мере не очень разумно, поскольку он тренирован, силён, рука его тверда а действия в точности и мощи их безупречны. Послание это было запечатано в траектории, выписанной жёлтым блеска монеты, которая легла изумительно точно между босых ног пострадавшего.
И пострадавший, – мы с напряжённым удивлением видим, читатель! – повёл себя несколько странно. Он ступил, нащупал большим пальцем ноги лежащую в траве монету и, поддев, отшвырнул её в сторону, в заросли.
– Это золото, – озадаченно сообщил ему очевидное всадник.
– Моя кровь может и стоит целого соверена, – ответил укушенный. – Но моё достоинство стоит дороже. Извини, мастер.
– Значит, ты всё-таки дворянин, – проговорил всадник, успокаивая загарцевавшего жеребца.
– Меня зовут Джаддсон.
– А-а, – протянул хозяин собаки. – Так это ты наш пропавший сосед…
– Да. И земля, на которой мы стоим – моя земля. Как и зайцы, что наловил сегодня твой пёс.
Всадник с досадой взглянул на болтающиеся за его седлом тушки зайцев, добыл ещё одну монетку – серебряную, и бросил её к ногам человека с кинжалом.
– Это тебе за зайцев, – уже открыто неприязненно сказал он. – И я советую не расшвыриваться монетами попусту. Судя по всему, ты вернулся, как и уезжал, голодранцем. Что, военная удача – дама капризная? Оцени своё ущемлённое достоинство, я возмещу его деньгами, и мы друг о друге забудем.
– Согласен, – вполне миролюбиво сказал Джаддсон. – Пять тысяч.
– Чего пять тысяч? – недоумённо переспросил всадник.
– Пять тысяч фунтов. Я так оцениваю своё достоинство. Плати и убирайся.
– Ты… Ты в своём уме?!
– Безусловно. Но ты, кажется, удивлён? Позволь поинтересоваться – чему? Ты нарушил границу, ты скачешь по моему имению, ты травишь моих зайцев, твой пёс напал на меня, дворянина, и испортил мне руку, – и вот ты предлагаешь мне оценить денежно причинённые тобой неудобства. Я и оцениваю. В пять тысяч.
– Ты сумасшедший! Да всё твоё прогнившее имение не стоит и тысячи фунтов, а ты у меня требуешь пять!
– Сумасшедший? Позволь возразить. Ты сам признаёшь, что я – лицо пострадавшее, а ты – лицо виновное. Исходя из этого ты предложил оценить ущерб моему имуществу, здоровью и чести. Я оценил. Может быть, тебя не устраивает сумма, но, как ты сам только что предложил, оцениваю я, а не ты. Кроме того, милый сосед, смею заверить, что ты выплатишь мне эту сумму – всю, до последнего пенни.
– Я до сих пор считал, – откинувшись в седле, исказив лицо кривой ухмылкой, процедил всадник, – что мой пёс не болеет бешенством. Но вот стоило ему тяпнуть тебя – и ты сходишь с ума. Запомни…
Ему не дали договорить. С шумом раздвинулись ветки кустов и на поляну вывалился странного вида охотник. В руках у него было длинноствольное охотничье ружьё, на голове – старинный металлический ржавый шлем, грудь и бёдра закрывал длинный кожаный панцирь с наклёпками, а ниже него нелепо белели босые, кривоватые, с чёрной порослью ноги. Но забавным человек был лишь на первый взгляд. В один миг он окинул взором всадника, Джаддсона с окровавленной рукой, глухо зарычавшего при его появлении пса, подбросил к плечу ружьё и, почти не целясь, нажал на курок.
Он попал точно в сердце. Пуля прошла пса навылет, срезав ещё ветку с куста. Чёрный зверь грузно лёг, где стоял. Лапы его коротко дёрнулись, и он затих.
На мгновенье опешив, всадник привстал в стременах, выхватил из ножен короткую шпагу и ударом шпор бросил коня по направлению к босоногому стрелку, который, не обращая на него никакого внимания, повернул ружьё стволом к себе и, неуловимо быстро пробанив ствол шомполом, уже засыпал в него новый пороховой заряд. Но Джаддсон, шагнув вперёд, перебросил кинжал в руке, схватившись за лезвие, в положение броска, и вскинул руку над головой. То, как умело и хищно он это сделал, заставило всадника охватиться ледяным ознобом. Он резко дёрнул узду и конь, рванув в сторону, унёс его в заросли.
– Просите меня, сэр Джаддсон! – крикнул, зарядив ружьё, охотник, – не ожидал, что здесь могут быть такие гости! Сильно поранены? Сейчас перевяжу!
Он подбежал к суме, выбросил из неё свёрток с едой, добыл какие-то ткани, но перевязывать руку не стал. Сначала он вскинул голову (его шлем упал позади него на землю), приставил к губам медный, завитый в кольцо рог и несколько раз протрубил. Лишь после этого, подхватив ткань и на ходу разрывая её на полосы, двинулся к озабоченно осматривающему руку Джаддсону.
Спустя пять минут людей на поляне прибавилось. Выбежал из зарослей хорошо экипированный, в сапогах, с таким же длинным ружьём второй охотник.
– Вы трубили? – громко спросил он и, увидев перемотанную белой тряпицей руку, задал новый вопрос: – Что случилось?
– Пёс, – сэр Джаддсон кивком указал на чернеющую в траве тушу. – И один нахальный сосед. Конный.
– Так-так, – понимающе проговорил прибывший. – Конный с собакой, утренняя охота. А не с ним ли была эта карета?
– Что за карета? – заинтересованно спросил Джаддсон, одной рукой помогая себе натянуть ботфорты.