Адония
Шрифт:
Он перебросился быстрым взглядом с Филиппом и добавил:
– И теперь, уважаемый ребе, перед тем, как попрощаться – последняя просьба.
– Я слушаю, – ребе поднял на Люпуса взор умных, внимательных глаз.
– Немедленно, прямо сейчас, пошлите кого-нибудь. Пусть возьмут из сундука на выбор несколько случайных монет и проверят их на качество золота. Здесь, при нас. Обратите внимание, я не обвиняю вас в том, что вы через неделю заявите, будто всё моё золото испорчено оловом. Я просто хочу исключить саму такую возможность.
Ребе вопросительно поднял брови, развёл руками – и кивнул Мосию. Тот, с раскрасневшимся от тяжёлой работы лицом, быстро прошёл в заднюю дверь. Но вскоре вернулся и, уставив мучительный взгляд в пол, с затаённой злостью сказал:
– Ключ не отпирает сундук.
– Конечно не отпирает, – согласился с ним патер и, обращаясь к Филиппу, спросил: – разве ты не показал секрет?
– Конечно не показал, – спокойно ответил Филипп. – Вы ведь сами учили меня, что я могу это сделать только по вашему личному указанию.
– Ах, да, – виновато покачал головой Люпус. – Моя вина. Был так взволнован, что совершенно забыл. Ребе, прикажите вернуть сундук сюда, Филипп покажет секрет. Там есть клёпка, которую нужно нажать, и одновременно слегка толкнуть скобу, чтобы спрятанный внутри шарик сошёл со своего места. Голландский сундучок, на заказ делали.
Мосий повернулся в сторону ребе и показал ему вспухшие, с красными следами от скоб ладони.
– Нет, – сказал, вздохнув, ребе. – Давид и Мосий измучились, пока спускали. А теперь если поднимать… Пусть уважаемый Филипп сходит, покажет на месте.
Филипп и Мосий ушли, а ребе, помедлив, сказал:
– Когда ваш казначей привезёт оставшееся золото, не разрешите ли вы, чтобы я принял его на работу? Жалование предложу ему – более чем высокое.
– Согласен, – кивнул, стараясь казаться спокойным, монах. – Признаюсь, и мне будет спокойней: золото под присмотром. Эх, эх. Трудно будет жить без надёжного казначея. Кстати, он по крови – наполовину еврей.
– Вот как? – вскинул тёмные, в отличие от бороды, брови, Ицхак.
– Да. Я его спас от мучительной смерти, и вырастил. Теперь он мне предан.
Вернулись Филипп и Мосий. Сутулый хранитель, вернувший себе присутствие духа, проговорил:
– Подтверждаю. Золото качественное. Новые, мало ходившие по рукам монеты.
Спустя полчаса отдохнувшие кони тянули карету обратно, по направлению к монастырю «Девять звёзд».
– Всё, как предполагали? – спросил Люпус Филиппа.
– Да, патер. За кабинетом – спальня. В ней, в стене – скрытая дверь. Каменная лестница вниз, витая. Шестьдесят четыре ступени. Хранилище старинное, кладка из тёсанных крупных камней. Сухое. Дверь железная, без замка и без ручки. С той стороны находится человек, который там живёт, и он её отпирает, когда подают сигнал.
– Как хорошо, – откинулся на спинку сиденья Люпус. – Весомый будет доход. А скоро вырастут десять девочек, дружка на дружку похожих, светловолосых и голубоглазых. Которых я заботливо пристроил в приличные места на воспитание. Тогда одна из них принесёт в десять, в сто, в тысячу раз больший доход.
И, сообразив, что без причины сказал вслух нечто важное, поспешно умолк. Но Филипп не обратил на его слова никакого внимания, и никак не отозвался на них. Он сидел, глубоко задумавшись. Наконец произнёс:
– Одного не могу понять, патер.
– Так, так, так! – с готовностью бросил на него взгляд довольный старик. – Что ещё задело твоё внимание?
– Если мы сейчас заберём всё, чем владеет ребе, то потеряем ту невероятную прибыль, которую он приобретёт через год. Не разумнее ли будет дождаться, когда деньги Ицхака увеличатся в пятнадцать раз, и только тогда войти в его хранилище?
Люпус вздохнул. Кашлянул сдавленно. Подвигал бровями.
– Нет, – сказал он после небольшой паузы. – Ицхак не смог бы заработать тех денег, о которых он с таким воодушевлением возмечтал.
– Но почему, патер?
– Да потому, Филипп, что у иудеев есть одно вечное, проклятое слово: «Мало». При виде денег ни не способны остановиться! Любой иудей, например, как только доберётся до власти, позволяющей взимать налог с населения, безудержно разоряет местный народец. Потом доведённые до отчаяния люди приходят и закалывают его вилами. А всех его родственников разделывают топорами. Так было много раз, во всех странах, достаточно вспомнить историю. Иудеи однажды доводят свой гнёт до такого предела, когда государство вынуждено очищать от них всю страну. Кстати, здесь, в Англии, это было сделано в пятнадцатом веке, указом короля Эдуарда.
– Но… как это связано с Ицхаком? Он ведь не собирается грабить всё население, а лишь обрушить суконный рынок. Суконный, а не мясной, не соляной и не хлебный!
– Впрямую связано, мой драгоценный Филипп! Впрямую! Ицхак всю свою мудрость употребил на рассчёт – как каждый вложенный в дело фунт увеличить в пятнадцать раз. И не проницает, что рыночные законы, на которых он строит этот рассчёт, однажды дезавуируют, уничтожат!
– Но кто и как?
– Тот и так, кто способен и хочет.
– То есть… Король?!
– Да. Король. Государство. Неужели ты думаешь, что военное ведомство станет терпеть убытки? Безропотно перекладывать свои деньги в карман одного умного лондонского иудея? Нет. Достаточно будет пустяка. Бумажки. А именно – указа, повинуясь которому по городам Англии пойдут алые мундиры, с свинцом и штыками. И все суконные лавки, на устройство которых Ицхак употребит свои деньги, закроют. Сукно заберут – и бесплатно. А иудеев разгонят. И заметь, все рыночные торговцы, все простолюдины будут плясать на площадях и приветствовать горестные вопли разорённых Ицхаковых родственников. Придут и к Ицхаку и все деньги из хранилища перевезут в королевскую казну. В счёт покрытия убытков, которые никто и не станет подсчитывать. Солдаты заберут всё.