Адриан. Золотой полдень
Шрифт:
Эвтерм, не в силах найти выход из положения, терялся.
Свет мерк у него перед глазами. Он давно уже не посещал общие трапезы единоверцев. Римский епископ Телесфор, наследник Сикста и Клемента, прощал его, ведь таких, как Эвтерм, оказавшихся в плену имущества и связанных с ним тягот, в общине становилось все больше и больше. Собственность отягощала их совесть, но и расстаться с ней, как того требовали самые крикливые из приверженцев Христа, было немыслимо. И вовсе не по причине жадности или откровенной лени и бесхребности.
Как-то Эвтерм в сердцах
Телесфор, маленький седенький старичок с неимоверно сморщенным личиком и тихим дребезжащим голоском, наложил ему руку на голову и посоветовал.
— Не спеши, Эвтерм. Не ищи святой жизни в обмен на праведную. Измерь юдоль страданий, а не беги от нее. В каком звании кто призван, в том и оставайся перед Богом, так учил апостол Павел. Ведь «обрезание ничто и необрезание ничто, но все в соблюдении заповедей Божиих». Праведная жизнь здесь. Здесь и сейчас.
Он замолчал. Пауза была долгая, ненарушаемая. Наконец пастырь добавил.
— Ты, Эвтерм, в Риме человек небезызвестный. О тебе знают многие из высших и низших, и никто не донес. Ты хозяина своего, Лонга, не испугался. Когда совесть возопила, отправился к Траяну молить за несчастного мальчишку. А теперь, когда познал Христа, когда укрепил его в сердце, решил сбежать?
Что скажут о нас язычники?
Ушел, мол, Эвтерм. Бросил шесть десятков душ и исчез. Пусть выводят их на невольничий рынок, пусть растолкают кого куда. Жен отдельно, мужей отдельно. Матерей отдельно, детей отдельно.
А что же, спросят, Эвтерм?
Он куда глядел?
А он святую жизнь отправился искать, слово Божие проповедовать.
Подумай, что обо всех нас, о братьях и сестрах твоих, будут говорить? Мы, конечно, тебе поможем, но мы ведь не богаты. На кусок хлеба у нас хватит, но ведь, Эвтерм, у тебя же есть руки! Ты — раб Божий, а Спаситель без помощи не оставит. Ты грамотен, многознающ — трудись! Ведь не Христос за тебя трудиться должен. Господь наш свое претерпел — он путь указал, а ты свое претерпи.
Община, как и Лупа, изредка оказывала им помощь, но от полного разорения спасала солидарность и не упоминаемое вслух согласие, которого держались все, проживавшие в усадьбе на Целийском холме. Весной все дружно вышли на сбор вишен, потом торговали вишнями. О бедах вслух не говорили, питались скудно, однако когда подошел срок выплаты процентов, и Палладий предложил отдать ему коня, при этом цену назначил самую смешную, — все негодовали. Палладий не торопился, ему и его патрону некуда было спешить. Еще один неурожайный год и не только конь, но и кирпичный завод, а там, глядишь, и вилла в Путеолах перейдут в его руки. Кстати, местный дуумвир уже выразился в том смысле, что нельзя позволять «какому-то щенку, тем более грязному вольноотпущеннику владеть императорской виллой. Это памятник эпохи Траяна, и командовать там должен тот, кто способен содержать усадьбу в надлежащем виде».
От слов
Пришла весна, на удивление теплая, загадочная. После пасхи Эвтерм окончательно потерял покой и сон.
Как-то в постели ни с того ни с сего принялся исповедоваться Зие.
Говорил быстро, нескладно, возбуждаясь самой возможностью выговориться.
— Ты меня всегда пугала. И тем, как обращалась с хозяином, и тем, что повсюду совала свой нос. Ты заняла место Волусии, а я любил Волусию. Издали, конечно, в мечтах. Потом ты шмыгнула к Адриану, а теперь вот меня вовлекла. Трудно мне без тебя, Зия. Я был бы не прочь, если ты подарила мне маленького.
Женщина прижалась к его плечу.
— Ты думаешь, я не хочу.
Потом она неожиданно села на ложе и звучно, звонко зарыдала. Потом обхватила голову руками и завыла, как выли в ее родных горах женщины, собиравшиеся на жертвоприношения у алтаря той, которая всем мать. Завыла так жутко, что у Эвтерма невыносимо забилось сердце. Он испугался.
— Что ты, родная, я не хотел тебя обидеть.
Зия повыла еще немного и успокоилась. Улеглась, закинул на мужчину мягкую, очень приятную ногу, потом пожаловалась.
— Сегодня видала Антиноя!.. Что говорить, красавчик. И наш Бебий, — вздохнула она, — тоже хорош, весь в отца. Разве я в чем-то уступала этой блуднице? Разве я в чем-то хуже Волусии? Почему Юнона дала им детей, а меня обделила?
— Как же она обделила тебя?
Зия долго молчала, потом призналась.
— Я упала с лошади. Когда была беременна от Лонга. Ты не знал об этом?
— Нет.
— Это было давно, еще в Дакии. Ларций хотел от меня ребенка. Адриан хотел. Как он настаивал, бедный! Его Сабина сделала выкидыш, ее наказали боги. Я никогда бы не решилась!.. Теперь ты упрекаешь, — она ткнула Эвтерма в бок кулаком и неожиданно рассмеялась. — Адриан был такой потешный. Грозил, что убьет меня, если я не рожу ему мальчика. Мечом грозил — сделай меня счастливым. Я разозлилась, встала, говорю, давай бороться, кто кого переборет: римская спесь или дакийская выдержка. Поверишь, он десять минут не мог меня побороть.
Эвтерм, обиженный и напрягшийся, сурово спросил.
— Зачем ты мне это рассказываешь? Я ж тебя не спрашивал. Я о своем, а ты о своем.
— К тому, — назидательно ответила Зия и, взгромоздившись на вольноотпущенника, щелкнула его поносу — что от Снежного так или иначе придется избавляться. Сколько слез не лить, а больше тянуть нельзя. Конь стареет, скоро он никому не будет нужен. Бебий — умница, чувствовал, как дело обернется, потому и не взял его с собой, тебе убеждения не позволяют. Мне что ли влезть на него. Как на тебя! — она прыснула.