Адриан. Золотой полдень
Шрифт:
— Не порти мне Антиноя. Он нам не сын. Я уверен, среди смертных — хоть всю землю обойди! — не найти того, кто мог бы приходиться ему отцом.
Сабина, снимая ночную тунику, пожала плечами.
— Опять новые фантазии, Публий? Зачем?
Потом она совсем по — женски поделилась.
— Какой же он хорошенький. Просто красавчик! Весь в мать.
— О чем сказка?
— Я хотела рассказать ему о принцессе Голубое перышко, которую в тринадцать лет украли пираты и продали в рабство бородатому дядьке, который решил посвятить свою жизнь тому, чтобы научить собак мяукать, а кошек гавкать. Но прежде
Адриан вздохнул.
— Сколько можно, Вибия! Ты неисправима. Иди ко мне.
* * *
Из письма императора Адриана Регулу Люпусиану, посланное в Байи ранней весной 126 года из Рима.
«…удивляюсь, мой друг. Мы находимся на расстоянии какого-то десятка миль — день пути! — а я вынужден обращаться к тебе письменно. У меня складывается впечатление, что ты бежишь от меня. В этом нет ничего зазорного, я готов все забыть, принять любое твое решение, но я недоумеваю — неужели ты готов отказаться от тех благ, которые могла бы тебе доставить одержанная нами победа и благоволение властелина Рима?
Меня осаждают толпы просителей, их ухищрения поразительны, наглость беспредельна, а ты по неясной причине укрылся в деревне?
Что случилось, мой милый?
Неужели наш союз имел исключительно политическое звучание? Неужели твоя простушка, которой ты подарил свободу, тебе милее, чем бородатый дядька? Так меня недавно назвала жена. На несколько дней она сумела совладать со сварливым и докучливым нравом, но только на несколько дней. Прошел какой-то месяц, и она вновь досаждает мне ревностью и нравоучениями.
Признайся, тебе не по нраву, что возле меня вдруг очутилось необычное, прекрасное существо? Но в том нет моей вины — Антиноем меня наградили боги. Это более чем увлечение! Антиной — это редчайшая возможность заняться более высокой, я бы назвал ее божественной, политикой. Я уверен, мальчишка является воплощенным в прекрасную форму повелением Высшего разума, своего рода верховным эдиктом, подтверждающим, что мое дело правое, и я двигаюсь в верном направлении.
Согласись, посланец небес должен быть прекрасен, он не может быть никаким иным, ведь прекрасное успокаивает, возносит, но, главное, дает возможность смирить нравы. Пусть подданные спорят по поводу выдающейся статуи, картины. Пусть отстаивают право на тот или иной стиль и презирают неучей, чем тратят силы на бесплодную погоню за властью. Это значит, что всякий, кто лелеет мысль любой ценой достичь империума, должен отчетливо сознавать, что на порочный путь его толкает тщеславие, но никак не призыв спасти родину, покарать тирана или утвердить справедливость.
Главное сделано — мы овладели страной. Не скажу — Римом, но государством без сомнения. Твоя заслуга в этом деле безмерна, я всегда буду помнить, как ты поддержал меня в трудную минуту. Я навсегда запомнил твои слова, дошедшие до меня в трудную минуту, — «ты единственный, кто способен поспорить с богами. Ты обязан с ними побороться — как с этими, на земле, так и с теми, на небесах. Это трудно, это нестерпимо трудно, но мы верим в тебя, в твою выдержку и прозорливость».
Ты поддержал меня и в тот скорбный
Какой же наградой я должен отплатить тебе?
Требуй, ты все получишь сполна».
«…Что касается рутины, я стараюсь поступать последовательно, спешить от простого к сложному. С радостью сообщаю, что мои друзья21 теперь объединились в Государственный совет и приступили к работе. Оказалось, что назначенное вознаграждение, которое императорский преторий будет выплачивать его членам, вовсе не оскорбило их. Напротив, они восприняли назначенное жалованье как еще один повод для усердной работы.
Теперь пришел черед всадническому сословию. Оно будет реорганизовано исходя из тех соображений, которыми я делился с тобой еще в бытность наместником Азии. В руки всадников должны быть переданы все непосредственные рычаги управления. Власть должна иметь в распоряжении людей, для которых служение государству должно стать главной жизненной обязанностью. Этого нельзя добиться, допуская к управлению вольноотпущенников, потому что в этом случае вся ответственность за промахи и упущения будет лежать на цезаре, а он не всеведущ.
Государство — достояние народа, а не собственность императора. Пусть грамотные, честные, с широким кругозором, обладающие авторитетом люди из народа осуществляют мои планы. В этом смысле имущественный ценз, ранее обеспечивающий доступ в сословие всадников, уже не может служить синонимом деловитости, знаний, навыка. Ведь справедливость и трезвый расчет требуют, чтобы люди из низших сословий, обладающие всеми необходимыми достоинствами, должны быть приравнены к сословию всадников. На государственные должности следует назначать лиц, обладающих опытом военной или гражданской службы, пусть даже их имущество будет меньше, чем требует ценз. Предпочтение при этом будет отдаваться людям, имеющим юридическое образование.
По делам будет и честь. Лица сенаторского сословия впредь будут именоваться «светлейшие мужи». Члены их семей тоже будут иметь право на подобный титул. Представители высших всаднических должностей (например, префект претория, префект Египта) получат титул «виднейшие мужи». Чиновники среднего ранга, такие как префект анноны, будут именоваться «превосходнейшие мужи». Наконец, низших чиновников всаднического сословия следует титуловать «отличные мужи». Всаднические титулы не распространяются на членов их семей. 22
Теперь на очереди реформа почтовой службы.
Сразу после решения этого вопроса я наконец займусь деятельностью, которая более всего доставляет мне удовольствие — сведением всех эдиктов в единый императорский эдикт, который будет обязателен для всех граждан империи. Для этого я распорядился образовать комиссию во главе с Сальвием Юлианом.23 Никто, кроме Сальвия, не выплывет в этом море устаревших установлений, повторяющих друг друга законов, а то и просто глупых и бессмысленных распоряжений. Никто другой не сумеет заменить их единым сборником законодательных актов».