Адриан. Золотой полдень
Шрифт:
Удивленный неожиданным приглашением, он показал записку Зие. Спросил — неужели началась атака на кирпичный завод?
Зия пожала плечами, но приглашение посоветовала принять.
— Но мы даже не знакомы!
— Тем более, — настоятельно добавила женщина. — Ты обязан посетить Цейония, иначе наживешь смертельного врага. Нам это надо? Он сейчас в фаворе у императора.
— Чем же он так угодил Адриану? — поинтересовался Эвтерм.
— Луций отличный знаток всяких гастрономических ухищрений. У него талант в этом деле. Говорят, он приказывает ставить себе ложе на кухне и лично руководит поварами. Он выдумывает одну диковинку за другой.
— Что
— Вкуснейшую вещь! Называется «тетрафармакон» или «четверное лекарство». Это что-то вроде паштета, приготовленного из свиного вымени и окорока с добавлением фазаньего мяса и приготовленного особым способом печенья.
— Дьявольское, должно быть, блюдо! — прошептал Эвтерм, глотая слюну.
Зия улыбнулась
— Вот и попробуешь. Заодно выпытаешь, что у него на уме. Надеюсь, ты не польстишься на кое-что приглашенных артисток и явишься сегодня домой?
— Тебя это волнует? — засмеялся Эвтерм и не удержался — погладил бороду.
Зия погрозила ему пальцем.
— А ты оказывается не такой уж святоша, каким прикидывался.
* * *
Зия оказалась права.
Трудно было сохранить праведность и чистоту помыслов в компании, где шутили так, что уши краснели, всласть рассуждали о наслаждениях, злословили, выясняли, по какой цене нынче арфистки и чего ждать от новой власти.
Это сковывало.
К счастью, Эвтерм был знаком со многими гостями — например, со Светонием, назначенным хранителем государственных архивов, с зодчим Поллуксом, обучавшим императора искусству скульптуры. Встреча с ними позволила скрасить замешательство, ведь ранее на пиру патрициев он всегда находился в тени Лонга. Правда, после случая с Лупой и одобрения его поступка Траяном, римская знать признала Эвтерма и держалась с ним на равных, но дела давно минувших дней мало волновали развязную римскую молодежь, заполнявшую громадный атриум.
Отец Луция Квинт Цейоний Коммод считался близким другом Адриана. Он являлся отпрыском древнего этрусского рода, в чьих жилах текла чуть ли не царская кровь. Его не без оснований считали одним из богатейших патрициев Рима.
Сам Луций, облаченный в египетский наряд, встречал гостей в атриуме, где разъяснял смысл девиза, вывешенного на колоннаде — «на дружеской встрече все цари и боги». Эвтерм так и не понял, кого изображал молодой Луций — то ли Сераписа, то ли воскресшего Озириса? Судя по узкой и длинной накладной бороде, это был, скорее, Озирис.
Рабы провожали каждого из вновь прибывших в особое помещении, где предлагали выбрать близкий ему по духу маскарадный наряд. Эвтерм остановился на одеянии бродячего философа — изумительное рубище было изготовлено из самого дорогого индийского бисоса, посох нищего мудреца украшали рубины и изумруды, сандалии были позолочены. К наряду прилагался золотой венок из лавровых листьев. Этот было лучше, чем, например, позволить напялить на себя бычачью голову. На вечеринке нашелся и такой оригинал, который, облачившись Минотавром, время от времени дико ревел, после чего сообщал: «Нам, Минотаврам, необходимо облегчиться». Можно было прикинуться Гефестом, но тогда пришлось бы весь вечер изображать хромого!
Сколько не охал Эвтерм по поводу разнузданности нравов, как ни сетовал в душе на пустоту языческих развлечений, как не противился соблазну, однако судьба кирпичного завода погнала его дальше, заставила войти в триклиний.
Зал был оформлен как древний египетский храм, в котором незамысловатость и простота внутренней отделки сопрягались с немыслимой по цене, драгоценной посудой и столиками стоимостью в несколько миллионов сестерциев каждый. Пол в триклинии по щиколотку был усыпан розовыми лепестками. Наклонившиеся и рухнувшие колонны, фигуры египетских богов, другие живописные развалины были усыпаны золотыми блестками. При входе лежало чучело громадного нильского крокодила. При появлении гостей крокодил разинул пасть.
Веселенькое было зрелище, когда Минотавр со страху едва не проткнул рогами одну из приглашенных на симпозиум озорных артисток!
Эвтерму пришлось по вкусу гастрономическое мастерство хозяина, особенно знаменитый тетрафармакон — б'oльшего наслаждения он никогда не испытывал. Презирая утробу, проклиная себя за малодушие, он смиренно решил — если Луций будет и дальше закармливать его «четверным лекарством», придется уступить завод любимцу Адриана.
Сам хозяин, бледный молодой человек, держался запросто. Речь его была непринужденна и бесстыдна, как, впрочем, и комментарии поэта Флора, известного кутилы и забияки, называвшего своим Вергилием Марциала* (сноска: Мар Валерий Марциал (ок.40 — ок. 104 гг.) — римский поэт. Издал 15 книг эпиграмм. Среди них и очень вольного содержания. Лучший бытописатель римского общества. Его сатиры и любовные стихи бессмертны.)
Сначала, для затравки, поговорили о вечном и неразрешимом — что родилось раньше, курица или яйцо, есть ли жизнь на Марсе, полагать ли число звезд на небе четным или нечетным? Не обошлось и без открытий. Эвтерм изумился, когда ритор Фаворин, невзрачный мелкий человечек, вступив в спор со Светонием, сделал сенсационное заявление, будто Бог иудеев, которому они с таким исступлением поклоняются, есть никто иной, как всем известный Дионис. Свою точку зрения он доказывал сходством праздников и церемоний, которые устраивались в честь иудейского Бога и в честь покровителя вина, а также тем, что все иудеи горькие пьяницы.
Никто и никогда, говорите, не видал пьяного иудея?
В том-то и дело, засмеялся Фаворин, они всегда пьяны и поэтому кажутся нам трезвыми. Ритор утверждал, что однажды ему удалось увидеть протрезвевшего еврея — это было страшное зрелище. Последний довод сочли неопровержимым.
Выпили за Диониса, после чего перед гостями выступили артистки, разыгравшие незамысловатую сценку — аталану.
Сюжет строился на том, что две гражданки невероятных объемов, встретившиеся в узком римском проулке, никак не могли разойтись, причем никто из этих крикливых, острых на язык толстушек не собирался уступать. Потешая публику сочными простонародными выражениями — «чтоб тебе никогда не попробовать свежего огурца!» — «а тебе стоячей моркови», — каждая из товарок изо всех сил старалась протиснуться в узкую щель между стеной и соперницей.
Жару добавил приятный на вид прохожий, роль которого исполнил сам хозяин дома. Заметив красавчика, озорницы попросили его разрешить их спор, ведь каждая настаивала, что она прелестней соперницы и поэтому имеет право проходить первой. Доказывая свою правоту, они принялись скидывать с себя многочисленные туники, повязки, пояса, пока не выказали себя стройными голенькими простушками, пожелавшими прямо в проулке отведать «огурчика», «морковочки», которым был награжден изображавший ужас и смущение прохожий.