Адская бездна. Бог располагает
Шрифт:
– Не говори об этом! – в ярости завопил Самуил. – Не произноси этих двух имен, Фредерики и Лотарио. О чем хочешь говори, только не об этом.
– А, так ты ревнив?
– Лотарио женится на Фредерике! Нет, скажи, что это неправда, что он мертв, что ты прострелил ему голову, что он умер в муках, что мне удалось сделать его несчастным…
– Тебе удалось сделать его счастливым немного раньше, чем это должно было случиться. Потому что именно дуэль в Сен-Дени побудила Христиану открыться мне, а меня привела к решению покончить с нами обоими, с тобой и со мной, чтобы
– Они поженятся! – прорычал Самуил, вскакивая с места. – Благодаря мне! Нет, это невозможно! Я не хочу!
– Они обойдутся без твоего согласия.
– О! Но это ужасно! – воскликнул Самуил, мечась взад и вперед, как гиена в клетке. – Знать, что та, которую ты любишь, выходит замуж, и быть в тюрьме, сознавать, что не выйдешь живым!
– Ты наказан, – произнес Юлиус. – Теперь ты видишь, что…
Он не договорил. И вдруг поднес руку к груди, чувствуя, что как будто острые зубы впились в его желудок.
Его лицо покрылось смертельной бледностью.
– Уже! – прошептал он.
Самуил подбежал к нему.
– Ты теперь видишь, что я тебя не обманывал, – сказал он, – и ты действительно отравлен. Ну же, время еще есть. Хочешь, мы выйдем отсюда? Выпьем противоядие, а потом я пойду и убью Лотарио.
Юлиус не отвечал.
Он только покрепче оперся на стол, опасаясь упасть.
– Ну, прошу тебя! – настаивал Самуил. – Я хочу умереть, но не желаю, чтобы Лотарио женился на Фредерике. Пойдем, еще есть время, я обещаю, что спасу тебя.
– Какое счастье! – проговорил Юлиус. – Ты говорил о сорока минутах, но, благодарение Богу, мой ослабленный организм столько не протянет. Я чувствую, что сейчас обрету освобождение.
– Во имя жизни вечной, на которую ты надеешься, – взмолился Самуил, – выйдем! Позволь мне пойти и убить Лотарио; я тебе клянусь, что после этого покончу с собой.
Юлиус смотрел на него широко раскрытыми, но, казалось, невидящими глазами.
По временам его лицо искажалось, словно под воздействием судорожных спазмов.
– Пойдем же, я тебя спасу.
В то самое мгновение, когда Самуил произнес эти слова, голова Юлиуса тяжело упала на стол.
Самуил приподнял ее, пытаясь поддержать Юлиуса, но при этом тело умирающего потеряло равновесие. Голова откинулась назад и Юлиус, уже коченея, рухнул на пол.
– Бабья натура! – в отчаянии простонал Самуил. – Не мог прожить еще десяти минут! Болван! Слишком поздно!
Он опустился на одно колено и приподнял голову Юлиуса.
Тот, казалось, сделал над собой невероятное усилие и прохрипел:
– Слушай…
– Что? – спросил Самуил.
– Не надо… ревновать… – прошептал Юлиус с трудом, делая большие паузы между словами. – Ты достаточно наказан… Ты бы не мог жениться на Фредерике… Она твоя дочь.
– Моя дочь! – вскричал пораженный Самуил.
– Да, а Христиана ее мать… Прощай… Я простил тебя.
Юлиус умолк. Дыхание замерло на его губах.
Он покинул этот мир.
Самуил опустил на пол его голову, которую
«Моя дочь! – думал он. – Фредерика моя дочь!»
И вся его душа прониклась одной этой мыслью.
Он опять стал ходить взад и вперед, не размышляя ни о чем определенном, поглощенный этим столь неожиданным открытием.
– Фредерика! Моя дочь! – повторил он вслух. – Стало быть, я неверно истолковал природу своей любви. Моя дочь! У меня есть дочь!
Он посмотрел на часы и пробормотал:
– Еще десять минут.
Итак, рядом с ним, себялюбцем, одиночкой, семнадцать лет обитало создание, рожденное от него, бывшее его плотью и кровью, существо, в котором он мог жить и обновляться. Кто знает, какие перемены, быть может, произвела бы в его уме и сердце эта тайна, откройся она ему раньше? Кто знает, какую нежность эта девочка могла бы пробудить в его характере, какую отраду внести в его полное язвительной горечи существование? Кто знает, какие мощные силы, при его энергии, проснулись бы в нем, если бы он трудился не для себя, а ради другого человека, каких высот достигло бы его самолюбие, преображенное в бескорыстную любовь?
И эту опору, что была совсем рядом, этот повседневный источник воодушевления, удваивающий силы и согревающий душу, свою дочь, он проглядел! Ах, это наказание было для него едва ли не самым тяжким: узнать, что у него была дочь, в тот миг, когда уже не оставалось времени быть отцом.
Но все же он не мог не возблагодарить странный случай, который, приведя дочь под его кров и внушив ему любовь к ней, помешал им стать мужем и женой, поставив между ними сначала Лотарио, потом Юлиуса.
И этот Сатана в образе человеческом в этот торжественный час сказал себе: «Ах, что, если в самом деле где-то существуют высшая сила и справедливость, превосходящая нашу? Что, если и вправду Бог располагает?»
Тотчас он почувствовал, что шатается.
Он замер, взгляд его остановился.
Потом он рухнул навзничь, головой к ногам Юлиуса.
Он был мертв.
Тут-то и открылась дверь, вбежали Христиана и Фредерика, сопровождаемые молодым стражем.
Перед ними лежали два трупа.
– Слишком поздно! – горестно вскричала Христиана. – На колени, дочь моя, и помолимся Господу.
LXVI
Две свадьбы
Полтора месяца спустя после мрачной сцены, только что нами описанной, на Ландекском кладбище, у могилы, можно было увидеть двух коленопреклоненных женщин.
Фредерика и Христиана после кончины Юлиуса не оставляли Эбербахского замка. Им не хотелось покидать прах дорогого сердцу и любящего существа, принесшего себя в жертву с такой нежной преданностью, отца, ушедшего в могилу, чтобы освободить место для счастливой жизни своей дочери.
Каждый день на закате мать и дочь выходили из замка и шли в сторону кладбища.
Там, сквозь толщу могильной земли, они взывали к ушедшему, и бывали минуты, когда им казалось, что он снова рядом, они видят его, с ним говорят, и сам он тоже видит их и им отвечает.