Адские конструкции
Шрифт:
Движущиеся города. Да их там целое полчище! Вот они неумолимо ползут через болота. При виде их в памяти Шрайка снова всплыли какие-то неясные образы. Он помнил похожие города или по меньшей мере знал об их существовании. Однако доводилось ли ему бывать хотя бы на одном из них, и если да, то что он там делал? Тут память отказывала.
И еще ему вспомнилось — на какую-то долю секунды — изуродованное лицо девочки, глядящей на него снизу вверх с доверием и надеждой в глазах, словно в ожидании чего-то обещанного. Носилки со Шрайком быстро приближались к готовому взлететь воздушному кораблю.
Кто эта девочка и почему ее лицо то и дело возникает в его сознании, теперь навсегда осталось для Сталкера неразрешимой загадкой.
Глава 2
АНКОРИДЖ-ВИНЛЯНДСКИЙ
Прошли
Однако даже в этой непроницаемой тишине девочке не спалось. Вертелась с боку на бок, стараясь устроиться поудобнее, но лишь запуталась в жарких простынях. Накануне, за ужином, она снова поругалась с матерью. Началось, как обычно, с пустяка — Тилди Смью и братья Заструджи позвали Рен гулять, и она отказалась мыть посуду.
А потом спор быстро разгорелся в ужасную ссору со слезами, взаимными обвинениями и поминанием старых обид, которыми обе бросались друг в друга, как ручными гранатами, а расстроенный отец держался за пределами поля боя и только повторял: «Рен, утихомирься!», «Эстер, успокойся!».
В конце концов Рен, конечно, пришлось смириться с поражением. Она перемыла посуду и демонстративно отправилась к себе наверх спать, постаравшись, чтобы все это слышали. С той минуты у нее в голове одна за другой рождались колючие фразы, которые ей хотелось кинуть в лицо матери. Ведь мама даже понятия не имела, что значит быть девушкой пятнадцати лет. Она в этом возрасте со своей уродливой внешностью, наверное, вообще не встречалась с мальчиками, особенно с такими, как Нэт Заструджи, в которого влюблены все девочки Анкориджа и который в разговоре с Тилди обмолвился, что Рен ему очень нравится. Мама, скорее всего, никогда не нравилась ни одному мальчику, кроме папы, конечно (и что он в ней нашел, остается для Рен одной из Великих Нераскрытых Тайн Винляндии).
Она снова заворочалась в постели, пытаясь отогнать злые мысли, но, убедившись в тщетности усилий, решила прогуляться. Может быть, на свежем воздухе раздражение выветрится само. А если родители проснутся и обнаружат исчезновение дочери, то пусть думают, что она утонула или убежала из дома, и пусть это послужит для мамы уроком. Рен уже не маленькая, чтобы с ней так обращались! Девочка выбралась из постели, оделась, натянула на ноги носки и ботинки и, крадучись, спустилась по лестнице в живом безмолвии дома.
Мама и папа решили поселиться в этом доме шестнадцать лет назад, когда Анкоридж только что выполз на здешний берег, а Рен была всего лишь маленьким росточком жизни, зародившимся в мамином чреве. Те события стали частью истории их семьи, рассказы о них многократно выслушивала маленькая Рен вместо сказки на ночь. Фрейя Расмуссен позволила маме и папе выбрать для себя любой дом на верхней палубе города. И они выбрали именно этот — виллу какого-то торговца на улице под названием Сириус-корт с видом на воздушную гавань. Дом хороший — уютный, добротно построенный, с керамическими трубами отопительной системы, с мозаичными полами и стенами, отделанными деревом и бронзой. Родители годами обставляли свое жилище мебелью, найденной в других брошенных домах по соседству, развешивали картины и портьеры, украшали плавником, который ветром прибивало к берегу озера, и изделиями древних мастеров, добытыми папой на раскопках во время его походов на Мертвые холмы.
Рен неслышно прошла к вешалке в прихожей, где висело ее пальто, не обратив ни малейшего внимания на репродукции на стенах и драгоценные ископаемые останки кухонных комбайнов и телефонных аппаратов, выставленные на полках в стеклянных шкафах. За всю жизнь это барахло ей порядком надоело. А за последний год и сам дом стал казаться слишком тесным, будто она выросла из него. И даже привычный, такой домашний запах пыли, мебельной полировки и папиных книг теперь действовал на нее как-то удушающе. В пятнадцать лет знакомый с детства мир становится мал и начинает жать, как старый ботинок.
Рен закрыла за собой дверь тихо-тихо и поспешила вдоль по Сириус-корт. Туман окутал Мертвые холмы, словно дым от костра, и пар от ее дыхания тоже повисал в воздухе, как туман. Еще только начало сентября, но уже ощущалось приближение зимы.
Луна опустилась низко к горизонту, на востоке уже занималась заря, но звезды тем не менее ярко горели. В центре города возвышался Зимний дворец, и его ржавые шпили, увитые плющом, будто покрытые взлохмаченными космами, чернели на фоне светлеющего неба. Дворец когда-то служил резиденцией правителей Анкориджа, а теперь его единственная обитательница и последняя маркграфиня, мисс Фрейя, по совместительству работала учительницей в городской школе. С пятилетнего возраста Рен каждый зимний день, кроме выходных, приходила на урок в свой класс, расположенный в одном из залов первого этажа Зимнего дворца, и слушала лекции мисс Фрейи о географии, логарифмах, муниципальном дарвинизме и многом другом, что, возможно, никогда не пригодится ей в жизни. Учиться было скучно, но вот Рен исполнилось пятнадцать, уроки для нее закончились, и ей вдруг стало мучительно не хватать школы. Никогда уж не сидеть ей в своем родном классе — разве только в качестве учительницы самых маленьких, если она согласится принять предложение мисс Фрейи.
С тех пор как мисс Фрейя обратилась к ней с просьбой помочь в обучении первоклашек, прошло уже несколько недель, и Рен следовало поторопиться с ответом, ведь сразу после окончания сбора урожая дети Анкориджа снова пойдут в школу. Однако она все еще не была уверена, действительно ли хочет пойти по стопам мисс Фрейи. Честно говоря, ей не хотелось даже задумываться об этом. Во всяком случае, сегодня.
В конце улицы имелась лестница, ведущая сквозь палубный люк в район машинных отсеков. Металлические ступени загремели под ее башмаками; она глубоко вдохнула подымающийся навстречу сладкий запах лета: внизу громоздилась целая куча сена. Из-под ног с хрустом отвалились и упали на сено несколько осколков ржавчины. Было время, эта часть города жила полной жизнью; здесь шумно работали мощные двигатели, заставляя Анкоридж легко скользить по льду на самой верхушке мира в поисках торговых партнеров. Но кочевое существование закончилось еще до того, как родилась Рен, а машинные отсеки приспособили под зимние стойла для скота и под хранилища сена и корнеплодов. В тусклом свечении предутреннего неба, проникающем через щели в плитах верхней палубы, девочка могла различить тюки сена, сложенные в промежутках между пустыми баками для горючего.
Когда Рен была помладше, эти безлюдные палубы служили ей площадкой для игр. Она и сейчас любила гулять здесь в минуты грусти или ничегонеделания, думая о том, как здорово, наверное, жить в городе, который никогда не стоит на месте. Взрослые только и знают, что талдычат о тяжелом прошлом и как страшно все время ждать, когда тебя сожрет более крупный и скоростной город. Но Рен многое отдала бы, чтобы увидеть высоченные движущиеся мегаполисы, полетать с одного на другой на воздушном корабле, как мама с папой еще до ее рождения. У папы на столе есть фотография, где оба стоят в швартовочной «тарелке» города Сан-Хуан-де-Лос-Моторес на фоне своего маленького, хорошенького, красненького воздушного кораблика с замечательным именем «Дженни Ганивер». Только они никогда не рассказывают о своих приключениях, хотя наверняка их было немало. Рен известно лишь, что в конце концов «Дженни Ганивер» пришвартовалась на Анкоридже, откуда ее угнал злодей, которого звали профессор Пеннироял, и маме с папой пришлось навсегда остаться в городе и смириться с уготованной им долей влачить нынешнее однообразное существование в этой полусонной Винляндии.