Адвентюра наемника
Шрифт:
— Так верят, потому что всю жизнь здесь прожили, а я? Вы, граф, сами-то посудите, как в сказку верить?
— А вы не задумывайтесь, — посоветовал я. Вспомнив, что мое знакомство с мифологическими персонажами здешних мест началось со знакомства с ростовщиком-богомолом, усмехнулся. — Я сам поначалу удивился, а потом решил — так пусть оно так и будет, как есть. Я бы, на вашем месте, купил кувшин пива, пришел домой и попросил прощения. Мол, дурак я, дедушка-домовой, простите.
— И поможет? — недоверчиво протянул рыцарь.
— Почему нет? Мне однажды довелось перед жеребцом извиняться, так и то, простил.
— А я с перепуга пить бросил, — признался рыцарь. — Решил, когда старикашку маленького увидел — все, допился до тоффелей. Сколько я здесь? Месяца три или четыре? Ни пива, ни шнапса в рот не беру.
— Тогда кувшин квасу купите, или еще что-нибудь. Сладостей там, печенья.
Кажется, рыцарь фон Шлангебург успокоился. Улыбнувшись, с чувством пожал мне руку и сказал:
— Спасибо вам, господин граф. Вы из моего мира, вам я верю. Отличная новость, что я не сумасшедший. И с брауни обязательно помирюсь, прямо сегодня. А вместо пива куплю вина. Если это не тоффель был, а домовой, вместе и выпьем.
Глава восьмая. Фрейлейн– палач
Женщина была диво, как хороша — высокая, длинноногая, с русыми волосами почти до пояса, собранными в пышный хвост. А необычный наряд — широкие штаны из неотбеленного холста, просторная рубаха, не скрывавшая крепкой груди, только подчеркивал ее красоту. Заметно, что хозяйка следит за своей одеждой, часто стирает ее, хотя кое-где бурые пятна так въелись в ткань, что уже не поддавались ни мылу, ни щелочи. Впрочем, застиранная одежда не портит красивую фигуру. Да что там фигура! В девушку можно влюбиться за одну лишь улыбку — добрую и застенчивую.
Но если кто и влюбится в эту красавицу, им точно буду не я! Прекрасная женщина, только что, на моих глазах, без видимых усилий, вздернула на дыбу мужчину, пусть и немолодого, но увесистого, а теперь сосредоточенно срезала с него одежду, орудуя острым ножом, словно мясник, снимающий шкуру с овцы. Бросив в угол последний клочок, приказала:
— Хензель, убери ветошь.
Из закутка торопливо выскочил паренек лет пятнадцати, с одутловатым лицом и пустыми глазами, испуганно схватил тряпки, и куда-то их утащил. Наверное, штаны и рубашку с камзолом можно бы и заранее снять, чтобы не портить, но «освобождение» тела от одежды именно таким способом, это тоже прием для запугивания жертвы.
Мне приходилось бывать в пыточных камерах, и первое, что сразу же давало знать, где ты находишься — это запахи. Пол, стены и потолок, даже застоявшийся воздух пыточной, впитывают запахи экскрементов, мочи, несвежей крови, а еще — страха и боли.
Пыточные размещают в подвалах, где царит полумрак, а из освещения только пара скудно чадящих светильников или факел, все вокруг грязное, липкое. Ржавые инструменты свалены в кучу, а палач долго отыскивает нужное, перебирая свои орудия труда.
Здесь же, хотя и подвал, но имеются окна, а по углам расставлены светильники, полы намыты, стены побелены. Запахи, присущие пыточной, невозможно скрыть полностью, но их перебивают ароматы каких-то трав, подвешенных к потолку, рядом с кольцами и крюками. К стене придвинут длинный стол, где разложены орудия пыток — клещи — от больших, на длинных рукоятках, облегчающие усилия мастера при переламывания костей, до самых маленьких, предназначенных для выдергивания ногтей, иглы и иголочки, деревянные киянки и железные молотки, молоточки, еще какие-то пилки и пилочки и еще что-то блестящее и острое, предназначение чего остается для меня тайной.
У женщины везде порядок и чистота, чем бы она не занималась. А палачество, совсем не женское ремесло — с ним не каждый мужчина справится, но женщина, как известно, может справиться с любым делом лучше мужчины. Кстати, если палач женского рода, то как правильно ее называть? Палачка или палачиха?
Я скромно пристроился за небольшим столом, радуясь, что на дыбу вздернули не меня, а графа Грейгса, организовавшего убийство гонца. И хотя я догадывался, что смерть несчастного Асмуса как-то связана со мной, и Грейгс, стало быть, мой враг, но право слово, сейчас я ему сочувствовал. Наверное, будь здесь зверообразный волосатый мужик, кривой на один глаз, как принято описывать палачей, сидел бы, равнодушный и даже довольный, мысленно рассуждая о справедливом возмездии, но когда палач женщина...
Герцог фон Силинг, сидевший рядом со мной, спросил, обращаясь к жертве:
— Грейгс, почему вы приказали убить моего гонца?
— Ваше Высочество, я требую, чтобы вы обращались ко мне граф Грейгс, — гордо проговорил голый старик, висевший на дыбе.
Ишь, требует он... Но голос графа, пытающегося хорохориться, дрогнул. Его высочество лишь улыбнулся:
— Прошу прощения, господин граф, как скажете. Итак, повторяю вопрос — почему вы, граф Грейгс, приказали убить гонца? Разве вы не знаете, что смерть гонца приравнивается к государственной измене?
— Ваше Высочество, я не приказывал убить вашего гонца, — твердо заявил граф. — О смерти юноши я узнал лишь сегодня, во время ареста.
— Человек со шрамом, у которого обнаружено оружие моего (выделил герцог) гонца, накидка с моим гербом — это ваш старший дружинник по имени Герхард Бенеж? Не отпирайтесь, он хорошо известен, как верный вам человек.
— Я не стану отпираться. Да, в моей дружине был человек с таким именем, но теперь он у меня не служит, а я не могу нести ответственности за бывшего дружинника, — ответил граф.
Мы с герцогом невольно переглянулись. А ведь не врет, собака, но и не говорит правды. Если Бенеж убит, то он и на самом деле больше не служит в дружине Грейгса.
— Сразу скажу, что я не отвечаю и за других. Ни за Толле, ни за Креньдеша. Эти люди исключены из моей дружины. И им я также не давал приказа убить гонца.
Владетель Силингии улыбнулся. Фон Шлангебургу, отправленному арестовывать графа, было приказано сообщить Грейгсу о смерти Бенежа, но помалкивать о других мертвецах. Пусть считает, что они живы и могут оказаться на дыбе, а уж там-то они молчать не станут. Хотя, граф мог сам догадаться, что все мертвы. Но вот откуда он мог знать, о ком его спросят? Бенеж, это куда ни шло, личность приметная и известная, но двое других дружинников? Имен мы ему не называли. Стало быть, рыльце в пуху, и он сам не понял, что проговорился.