Адвентюра наемника
Шрифт:
— Девушки, если вам что-нибудь приглянулось — берите, заплачу, — решил я сделать широкий жест, благо, что талеры, прихваченные в дорогу, до сих пор не потратил.
— А мы не себе хотели купить, а Кэйтрин, — хмыкнула Миса.
— Хотели твоей невесте подарок сделать, — подхватила Эмис. — Но только, чтобы ты сказал, что это от нас.
Я покачал головой. О Кэйтрин, как о моей невесте, девушки знали, я из этого тайну не делал. Невеста – это еще не жена, у нас даже официального обручения не было. Нет, приятно, конечно, что валькирии готовы ей сделать подарок, но я с трудом представляю,
— А скажи-ка дружище, сколько можно на это украшений купить… — начал я разговор, и принялся доставать из карманов талеры, выкладывая их на прилавок. — Один, два … восемь…
Один кругляш, с гордым профилем Дометрия Николаза Силигского я все-таки оставил себе. Может, на обратном пути деньги и не понадобятся, но на всякий случай, пусть будет. Мало ли что случится в дороге, а деньги лишними не бывают.
Продавец, напряженно вглядываясь в серебряные монеты, потрогал каждую, даже проверил на зуб, а потом молча придвинул мне половину украшений — ожерелья, сережки, колечки, еще какие-то висюльки.
— Девушки, разбирайте, — кивнул я девчонкам, и те, без глупых отнекиваний и церемоний принялись распихивать украшения по карманам.
— Мы все потом разделим, — пообещала Миса. — И Кэйтрин долю выделим.
Довольные девчонки пошли вперед, а я ненадолго задержался, решая, а не купить ли мне на оставшийся талер самый большой кусок янтаря? Положу в своем кабинете на полку, буду вспоминать княжество Севр, и двух безалаберных, но очень славный девушек. Потом решил, что не стоит. Будет янтарь лежать и пылиться, зачем оно мне?
— А у вас хорошие дочери, господин рыцарь, — похвалил девушек продавец, улыбнувшись-таки и перестав быть угрюмым. — Вон, как о будущей мачехе заботятся.
— Да, очень хорошие девочки, — не стал я спорить, а сам торопливо принялся догонять девушек.
Вдоль стен стояла парочка шпагоглотателей, запихивающих в рот довольно увесистые клинки и тощий долговязый бородач, время от времени извергающий из рта пламя. Странно, что при такой профессии его борода оставалась длинной и шелковистой.
Тут же, на улицах, бойкие торговцы предлагали горожанам пиво и всякую снедь – пирожки с начинкой из яблок и капусты, жареную и сушеную рыбешку, горячие колбаски, орехи и сладости.
— Мы угощаем, — важно заявила Миса, зазвенев медными пфенигами.
Мы выпили по кружечке пива – валькирии выбрали покрепче, а я предпочел «детское», съели по пирожку с капустой, набили карманы орехами, и отправились дальше.
Забавно, но рядом с двумя девчонками, которым едва минуло двадцать лет, я не чувствовал своего возраста, хотя понимал, что сорокалетняя морда, со шрамом, плохо смотрится рядом с симпатичными личиками, но мне было плевать. Впервые за много лет я чувствовал, что здесь я могу никого не бояться, и ничего не опасаться. И народ улыбается мне не из страха перед вооруженным человеком, а потому что я гость их князя, которого здесь любят, а сопровождают меня две храбрые девчонки, которые завтра отправятся защищать их мир и покой.
Юнцы, вооруженные луками, с полными колчанами стрел, идут на состязание, а не по мою душу и, стало быть, нет надобности убивать их заранее. И небритый мужик, державший руку за пазухой, не наемный убийца, придерживающий кистень, а голубятник, купивший турмана, стремящийся донести птицу до своей голубятни.
Я с детства ненавижу уличные представления. Не понимаю, как можно кричать от счастья, наблюдая за петушиным боем, когда две обезумевшие от крови птицы выклевывают другу дружке глаза и отчаянно лупят друг друга шпорами? И до сих пор коробит, когда вспоминаю несчастного маленького человечка, с короткими ножками и огромной головой, в которого зеваки бросают яйца, купленные у хозяина балагана. И все смеются, глядя, как карлик пытается уклонятся от яиц, но ему это не удается, и постепенно он покрывается желтовато-белесой массой. Еще хуже, когда толпа глазеет, как человечишка закалывает шпагой быка, улюлюкает, глядя, как несчастное животное, получает смертельный удар клинка, а убийца раскланивается, принимая поздравления.
Как по мне – так лучше посмотреть на смертную казнь, когда на эшафоте рубят голову благородному негодяю, или вздергивают на виселицу какого-нибудь воришку. Может, это кроваво, но, по крайней мере, не так противно.
Но праздник в Севре оказался настоящим праздником, где народ не пытался унижать или истязать живое существо ради смеха. Не знаю, но вполне возможно, что в этом городе нет ни нищих, и ни воров, а за время праздника ни у кого не очистят карманы, не срежут кошелька. Нет, такого не может быть.
Мне особенно понравилось представление, что давал театр одного актера — парень, облаченный в старинные доспехи, вооруженный огромным мечом, героически сражался с трехголовым драконом. И неважно, что дракон склеен из пергамента, а от его туловища к парню тянулись веревочки. Зато парень прекрасно озвучивал своих персонажей — и древнего героя, и дракона, причем, умудрялся вложить в уста каждой головы свой собственный характер. Средняя башка чудовища говорила хрипловатым баском, левая – фальцетом, а правая многозначительно молчала, и иногда кашляла.
Зимний день короток, и пока мы бродили по городу, начало смеркаться.
— Идем на площадь Трех великанов, — потянула меня Эмис за рукав.
— Почему великанов, да еще и трех? — заинтересовался я. — У вас великаны водились?
— Может и водились, кто знает? — пожала плечами Эмис, но Миса знала ответ:
— Там когда-то была поляна, на которой росли три огромных дерева. Деревья срубили, даже пеньков не осталось, а название прижилось.
— Идемте, скоро начнется, — поторопила нас Эмис.
На площади Трех великанов горел костер, вокруг которого толпился народ.
Костер большой – ярдов десять в диаметре, не меньше. Искры сыпались в толпу, и я с опасением посматривал на свой парадный камзол. Стрельнет раскаленный уголек, прожжет дыру и придется либо в дырявом возвращаться, либо новый шить. А где я за два дня сошью новый камзол?
Зеваки, столпившиеся вокруг огня, вдруг принялись хватать какие-то веточки, палки, ломать их и кидать в пламя.
— Держи, — сунула мне Миса сухую веточку.