Адвокат дьявола

Его профессия состояла в том, чтобы готовить людей к встрече со смертью, и он изумился, осознав, что для него самого ее предстоящий визит оказался полной неожиданностью.

Человек, привыкший мыслить логически, должен знать: смертный приговор пишется на ладони каждому в день появления на свет. Хладнокровный, не обуреваемый страстями, не тяготящийся дисциплиной, тем не менее и он поначалу пытался всеми силами отогнать от себя мысль об иллюзорности бессмертия.

Смерть не должна извещать о своем прибытии, ей подобает войти, прикрыв лицо и руки, в самый нежданный час, войти мягко,

неслышно, как приходит ее брат – сон, или быстро и неистово, как наступает миг слияния воедино мужчины и женщины, чтобы момент перехода в мир иной являл собой спокойствие и удовлетворенность, а не насильственный отрыв души от тела.

Соблюдение приличий. Этого ждали от смерти люди, об этом просили в молитвах и горько сожалели, получая отказ. Сожалел сейчас и Блейз Мередит, сидя на весеннем солнышке, наблюдая, как лебеди скользят по ровной поверхности пруда, молодые пары отдыхают на траве, а пудели важно вышагивают по дорожкам рядом с очаровательными хозяйками.

Посреди цветения жизни – молодой, изумрудной травы, наливающихся соками деревьев, качающихся под легким ветерком крокусов и нарциссов, под этим солнцем – на него, казалось, легла тень смерти. Окончательность приговора не вызывала сомнений. Его вынесли не линии ладони, но квадрат рентгеновской пленки.

– Карцинома! – палец хирурга на мгновение задержался в центре серой расплывчатости, затем двинулся к краю, следуя контуру опухоли. – Медленно растущая, но уже диагностируемая. Я их столько видел, что не могу ошибиться.

Всматриваясь в маленький, мерцающий экран, Блейз Мередит думал об иронии сложившейся ситуации. Он провел всю жизнь, открывая другим правду о них самих, о грехах, что мучили их, вожделениях, их позорящих. Теперь же смотрел на собственные внутренности, где опухоль разрасталась, как корень мандрагоры, приближая его последний час.

– Она операбельна? – ровным голосом спросил Мередит.

Хирург выключил подсветку экрана, и серая смерть растаяла в матовой глади. Затем сел, пододвинул настольную лампу так, чтобы свое лицо оставалось в тени, а голова пациента освещалась, словно музейный экспонат. Блейз Мередит, конечно, заметил эту уловку и понял ее смысл. Оба они были профессионалами. Каждый имел дело с человеческими существами. И знал, сколь важна отстраненность от страждущего, не позволяющая последнему выпить из тебя всю духовную энергию.

Хирург откинулся в кресле, взял со стола нож для резки бумага, на мгновение задумался, будто подбирая нужные слова:

– Я могу оперировать. В этом случае вы умрете через три месяца.

– А если без операции?

– Тогда вы проживете чуть дольше, но смерть будет более мучительной.

– На сколько дольше?

– Я даю вам шесть месяцев. Максимум, двенадцать.

– Трудный выбор.

– Да, но решать вы должны сами.

– Это я понимаю.

Хирург облегченно вздохнул. Худшее осталось позади. Он не ошибся в этом человеке. Интеллигентный, уравновешенный. Он переживает потрясение, свыкнется с неизбежным. И когда начнется агония, достойно встретит ее. Церковь убережет его от нужды, а потом похоронит с почестями. Никто не будет скорбеть о нем, это тоже зачтется, как высшая награда за обет безбрачия. Он уйдет из жизни без жажды ее удовольствий и боязни за неисполненные обещания.

Спокойный голос Блейза Мередита прервал размышления хирурга.

– Я подумаю над тем, что вы мне сказали. Если я откажусь от операции и захочу вернуться к работе, вы сможете дать мне подробную выписку из истории болезни для моего врача? Прогноз на будущее, возможно, рецепты?

– Разумеется, монсеньор Мередит. Но вы работаете в Риме, не так ли? К сожалению, я не знаю итальянского.

Блейз Мередит позволил себе улыбнуться.

– Я переведу выписку сам. Мне будет интересно.

– Восхищен вашим мужеством, монсеньор. Я не принадлежу к католической церкви, как, впрочем, и ни к какой другой, но полагаю, что в этот тяжелый момент вы найдете утешение в молитвах.

– Доктор, – просто ответил Мередит, – я слишком долго был священником, чтобы уповать на молитвы.

И теперь он сидел на скамейке в парке, под весенним солнышком, думая о коротком будущем, открывающем путь в вечность. Когда-то, в студенческие годы Мередит слушал проповедь старого миссионера о воскрешении Лазаря. О том, как Христос встал перед замурованным склепом и приказал открыть его, как из склепа повеяло запахом разложившейся плоти, как Лазарь вышел на зов Христа, путаясь в погребальных одеждах, и остановился, щурясь от солнечных лучей. «Что чувствовал он в ту минуту? – вопрошал старик-миссионер. – Какую цену заплатил за возвращение в мир живых? Осознавал ли он свою ущербность, ибо от роз веяло на него гнилью, а каждая девушка виделась волочащим ноги скелетом? Или, наоборот, шагал по земле, зачарованный новизной вновь обретенной жизни, с сердцем, полным любви и жалости к человеку?»

Мередит размышлял над этим много лет. Даже подумывал написать роман. Теперь наконец он получил ответ. Не существовало ничего слаще жизни, драгоценнее времени, милее прикосновения к росистой траве, дуновения ветерка, аромата распустившихся цветов, звука человеческого голоса, поднебесного пения птиц.

Его беспокоило возникшее противоречие. Он стал священником двадцать лет назад, подписавшись под утверждением, что жизнь – преходящее несовершенство, земля – тусклое отображение ее создателя, а бессмертная душа заточена в тленной плоти и рвется наружу, в распростертые объятия всемогущего Бога. А теперь, когда назначен срок освобождения собственной души, почему он не может принять его, если… если не с радостью, то хотя бы с уверенностью в себе?

Что привязывало его к тому, от чего он давно отказался? Женщина? Ребенок? Семья? Их у него не было. Собственность? Крошечная квартирка на Порта Анджелика, несколько риз, полки с книгами, скромное жалование конгрегации [1] , ежегодная рента, оставленная матерью. Едва ли что-либо из указанного выше могло бы помешать переступить порог великого откровения. Карьера? Тут он чего-то достиг – аудитор Конгрегации ритуалов, личный помощник ведомства папской курии кардинала Маротты. Немалое влияние, полное доверие его преосвященства. Не так уж плохо сидеть под тенью папского трона. Наблюдать, как вертятся колесики сложного механизма высшей церковной власти. Жить, не заботясь о куске хлеба, иметь время на занятия, свободу действий в определенных пределах. Что-то в этом есть… Но недостаточно для человека, жаждущего воссоединения души с создателем всего живого.