Адвокат дьявола
Шрифт:
– Я молюсь за нас обоих, – ответил Аурелио. – И молитва привела меня к решению. Мы должны просить о знаке божьем.
– Каком знаке?
Помолчав, епископ ответил:
– Вот какой должна быть наша молитва: «Если в твоей воле, о Боже, показать добродетели слуги твоего, Джакомо Нероне, прояви их нам в теле Блейза Мередита. Верни ему здоровье и вырви из объятий смерти во славу Иисуса Христа, господина нашего».
– Нет! – вскричал Мередит. – Я не смогу! Не посмею!
– Если не для себя, то для меня.
– Нет! Нет! Нет! – отчаянно отбивался Мередит, но епископ не отступал:
–
– Я верю в него!
– Или милосердие?
– Ив это тоже!
– Но не для себя?
– Я не совершил ничего такого, чтобы заслужить его.
– Милосердие дается, а не зарабатывается! Дается просящему, а не покупается добродетелью.
– Я не решусь просить об этом! – голос Мередита звенел от страха. – Не решусь!
– Вы попросите, – мягко настаивал епископ. – Не для себя, но для меня и таких же несчастных, как я. Вы произнесете эти слова, даже если они ничего и не значат, потому что я, ваш друг, прошу об этом.
– А если их не услышат… – Мередит заставил себя взглянуть в глаза епископа. – Если их не услышат, тьма вокруг меня еще более сгустится, и я так и не узнаю, то ли позволял себе слишком многое, то ли недостаточно верил. Ваша светлость взваливает на меня новый крест.
– У вас крепкая спина, друг мой, куда более крепкая, чем вы думаете. И вы еще сможете перенести Христа через реку.
Но Мередит словно окаменел, уставившись на залитую солнцем долину, и вскоре епископ покинул его, чтобы дать указания садовникам, опрыскивающим апельсиновые деревья.
Наступил момент, которого Мередит давно страшился, хотя и не осознавал до конца, момент, когда предельно ясно высвечивались суровые последствия верования.
Человек, рожденный в лоне церкви, находит утешение в ее не знающей сомнений логике. Ее основы легки для восприятия. Ее силлогизмы покоятся одни на другом, словно пригнанные кирпичи построенного на совесть дома. Ее порядки строги, но и при них можно чувствовать себя свободно, как пристало члену хорошо воспитанной семьи. Ее обещания ободряют. Подчинись ее логике, законам, и тебе не сойти с пути, который прямиком ведет к спасению души. Сложные, захватывающие дух отношения создателя и его создания сводились к формуле веры и нормам поведения.
Для священников, монахов и монахинь жизнь более сурова, порядки – строги, но неизмеримо больше и гарантии безопасности души и тела. Поэтому, если человек полностью отдавал себя воле божьей, выражаемой через волю церкви, он мог жить и умереть в мире, как капустой, так и святым.
Блейз Мередит по характеру был конформистом. Всю жизнь он придерживался правил, всех правил, кроме одного, состоящего в том, что рано или поздно ему придется переступить через рамки и условности, чтобы вступить в прямые, непосредственные отношения со своими ближними и своим Богом. Это отличалось от милосердия, которым католическая церковь заменяет любовь. А любовь во всех формах и проявлениях есть капитуляция тел в миг их слияния в постели и капитуляция души в мгновение смерти, мгновение слияния Бога и человека.
Никогда в жизни Блейз Мередит никому ничего не отдавал. Не просил для себя каких-либо благ, ибо обратиться за помощью – все равно, что пожертвовать гордостью и независимостью. И теперь, на пороге смерти, не мог заставить себя просить милости у Бога, в которого верил, которому, согласно тому же вероучению, приходился сыном.
В этом таилась причина его ужаса. Не смирившись, он мог навеки остаться таким же, как и теперь: одиноким, опустошенным, без друзей…
Аурелио, епископ Валенты, писал письма в прохладном, скромно обставленном кабинете. Занятие для него не из приятных. Родом из деревни, он с большей радостью вырастил бы дерево, чем написал бы трактат на изготовленной из него бумаге. Опытный дипломат, Аурелио прекрасно понимал, что доверенное бумаге уже не вернешь назад. Немало бедолаг были обвинены в ереси за плохое знание грамматики и излишнюю откровенность.
Поэтому в официальной переписке, скрепляемой печатью, епископ выработал определенные принципы, которых неукоснительно придерживался. Послания к местным священникам он щедро сдабривал южной риторикой, в Рим – ученым многословием. Друзья посмеивались над его хитростью. Люди малознакомые, даже такие умницы, как Маротта, принимали совсем за другого, считали провинциалом, который может принести пользу где-нибудь в захолустье, но не в центре христианского мира. Именно к этому и стремился Аурелио. Слишком многих вновь назначенных епископов внезапно переводили в Рим, едва они начинали наводить порядок в своей епархии. Так Ватикан зачастую наказывал непокорных. С епископом, возглавляющим епархию, приходилось считаться, в святом городе, у папского престола, он становился мелкой сошкой.
Но в тот день епископ писал личные письма и не спешил, тщательно подбирал слова. Первое письмо предназначалось Анне-Луизе де Санктис.
«…Я очень благодарен Вам за любезное предложение пригласить монсеньора Мередита в свой дом на время его пребывания в Джимелло Миноре. Мы, священники, часто становимся обузой для нашей паствы, но я уверен, что в монсеньоре Мередите Вы найдете приятного и остроумного собеседника. Он – больной человек и, к сожалению, скоро умрет, поэтому Ваше доброе отношение к нему я буду рассматривать как личное одолжение.
В эти дни я много думаю о Вас. Мне известно, как мучаетесь Вы одиночеством в этой бедной, примитивной деревеньке. И я надеюсь, что Вы поделитесь с монсеньором Мередитом вашими горестями, а он, в свою очередь, поможет Вам облегчить душу.
Верьте мне, дорогая графиня.
Ваш брат во Христе,
Аурелио +
Епископ Валенты».
Он расписался, вновь перечитал письмо, размышляя, следовало ли сказать больше или меньше… смогут ли его слова тронуть сердце такой женщины, как графиня.
Женщины являли собой вечную проблему священников. Женщины куда чаще мужчин заходили в исповедальню. Говорили откровеннее, тревожа душу слушающего их священнослужителя, давшего обет безбрачия. Часто они пытались использовать его, как замену бесчувственному мужу и те слова, что они не решались вымолвить в супружеской постели, легко слетали с их уст в темноте исповедальни. И бывало, что мужская плоть, мирно спавшая под сутаной, внезапно просыпалась от признаний молоденькой девушки или почтенной дамы.