Адвокат философии

Когда современный человек видит или слышит слово «философия», у него возникают весьма разнообразные и, как правило, неадекватные образы и представления. Это касается и любителей, и «профессионалов». Философия теперь мыслится всего лишь как одна из форм культуры и воспринимается как предмет исключительно частного интереса и личной склонности. И это в лучшем случае. Говорить о каких-либо универсальных всечеловеческих измерениях философии уже невозможно, как невозможно говорить о влиянии философии на общественную и культурную жизнь. Только в качестве академической философия сегодня имеет хоть какую-то социальную и культурную легитимность. Академическая философия стала одним из проектов гуманитарной науки, но проектом, нужно сказать, не самым прибыльным и не самым интересным. А главное – не улавливающим существо того явления, которое в метафизических глубинах души по-прежнему вызывает восторг и благоговение. Роль философии в академическом пространстве, увы, умалилась, что позволило некоторым интеллектуалам говорить о «смерти философии». Конечно, в современной череде смертей, среди которых смерть Бога, смерть Автора, смерть Человека и т. д., смерть Философии не выглядит как-то особенно катастрофично.

Считается, что культура вступает в новую фазу своего бытия, сопровождающуюся отмиранием прежних институтов, принципов и ценностей, среди которых философия с ее притязаниями на истину выглядит как наиболее зловещее образование, явно враждебное установкам медийной культуры. А установка здесь одна – удержать человека в коконе бессмысленного существования как нормы, так и не дав родиться ничему существенному. Многообразие возможностей

Власть медиа настолько сильна, что создает угрозу превратить жизнь в бессмыслицу. В этой ситуации вся надежда только на философию, которая очевидно нуждается в защите. В защите от непонимания, которое рождает скуку и пренебрежение. В защите от тех, кто профанирует философию. Но и в защите для тех, кто ищет философии и только философии. Цинизм культуры не должен пугать истинных рыцарей философии. Конечно, сами философы во многом виноваты в том, что положение философии стало шатким и неопределенным, а порой и смехотворным. Официальная философия (и досоветская, и советская, и постсоветская) демонстрировала и демонстрирует по преимуществу наукообразную форму философии, которая убивает всякое живое движение мысли. Пожалуй, наукообразие (хотя бы и в одеждах религии) – самый страшный враг философии. Поэтому вопрос о новых формах и типах философствования давно стоит на повестке дня. Но именно философствования, а не подмены философии одним из существующих «дискурсов культуры». Представленный текст выполнен в форме вопросов и ответов (лучше – только вопросов). Это требует некоторых пояснений. Дело в том, что в философии каждый ответ рождает новый вопрос. Такова «логика и структура философского знания», если выразиться стандартным языком. По-иному можно сказать, что философия существует по преимуществу в форме вопрошаний, в форме вечных вопрошаний. Ответы (конечные ответы) дают все остальные области «духовной культуры». Дело философии – спрашивать, пробуждая нравственную и интеллектуальную совесть живущих, не позволяя им окончательно впасть в спячку, которую провоцирует утвердительная убедительность разных ответов. Истина вопросов – вот истина философии. И потому разговор о ней должен быть построен преимущественно в форме философских вопросов.

Но может возникнуть закономерный вопрос: «А нуждается ли вообще философия в оправдании и обосновании?»; то есть: «Нуждается ли философия в защите?» Действительно, кто может претендовать на то, чтобы выступить в роли адвоката философии? Чья это вообще забота – философия?…

Так нуждается ли сегодня в защите философия? Вопросов может быть гораздо больше – или меньше; главное, чтобы они были.

С этого вопроса, собственно говоря, и нужно начать, ответив, что основной вопрос философии, конечно, существует и что это есть вопрос о самой философии. Мы так отвыкли от серьезного, что уже считаем нахождение главного в какой-то сфере, в том числе и в философии, нарушением некой негласной политкорректности. Если мы основным вопросом философии полагаем вопрос о самой философии, то тем самым не провозглашаем никакую замкнутость, элитарность и отстраненность философии; в этом нет вообще никакой кастовой, то есть профессиональной, изоляции. Это поистине всеобщий вопрос, касающийся всех и каждого, но который в силу определенных причин стал маргинальным, незначимым, несущественным. Действительно, сегодня мало кого волнует основной вопрос философии и даже судьба самой философии (что не значит, что с этим можно и должно мириться). Такое вопиюще абсурдное положение вещей говорит лишь об одном: о крайнем обмельчании и оскудении современных людей (и философов в том числе). Конечно, наивно и утопично полагать, что философия может стать общим делом. Но современное забвение и дискредитация философии поистине нестерпимы и несовместимы с достоинством человека. Ситуация в культуре складывалась в последние несколько столетий таким образом, что основной вопрос философии представал в виде вопроса о первичности – «первичности бытия» или «первичности сознания». Вопрос о «первичности» является в действительности вторичным вопросом, то есть вовсе не является философским вопросом; как будто вопрос о бытии бытия или о бытии сознания был решен или хотя бы поставлен! Постановкой о «первичности» были дискредитированы и основной вопрос философии, и сама философия, которая стала восприниматься массовым общественным сознанием, в том числе сознанием творческим и не чуждым образованности, в качестве смертельно скучной наукообразной штуки, представляющей интерес и какую-то особую значимость лишь для «ненормальных» профессоров и заумных чудаков. Основной вопрос философии, претендующий на основность и серьезность, звучит так: почему люди философствуют? Как возможна философия? Что есть собственно философия? Основной вопрос философии, будучи исключительно философским вопросом, в то же время есть основной жизненный вопрос, поскольку жизнь организована таким образом, что в ней главным действующим лицом является не просто человек, но человек философствующий. Недооценка этого свойства приводит к искаженным представлениям о жизни, порождающим то, что принято называть «ложным сознанием» в его различных видах. Концентрация внимания на основном вопросе философии, в центре которого – вопрос о человеке философствующем, должна способствовать раскрытию иллюзорности и неподлинности ложного сознания и основанных на нем представлений о жизни, питающихся отбросами того мышления, которое давно покинула философия. Все это должно продвигать к истинной жизни – единственно возможному человеческому прогрессу; ее достижению способствует правильно поставленный основной вопрос философии.

Поскольку основной вопрос философии есть жизненный вопрос (в плане того, что жизнь организуется философствующим «субъектом жизни», то есть человеком), то необходимо прояснять всегда возникающий вопрос о том, как связаны и связаны ли жизнь и философия? Здесь сразу же возникает опасность неверной трактовки связи жизни и философии, проявляющейся в постановке, например, таких вопросов: насколько жизнь философична, а философия жизненна или, наоборот, насколько нефилософична жизнь, а философия безжизненна.

Все это в свете основного вопроса философии, который есть вопрос о самой философии, неважно. Совершенно неважно, как соположить жизнь и философию, потому что можно бесконечно размышлять о жизненности или нежизненности философии или философичности или нефилософичности жизни, и это нас никоим образом не приблизит к пониманию ни жизни, ни философии. Жизнь, конечно, сильнее философии в том плане, что можно жить, не философствуя, но нельзя философствовать, не живя. Осознание того, что жизнь без философии вовсе и не жизнь, приходит слишком поздно и не ко всем, поскольку «жизненные» заботы умело отвлекают человека от главного, уводя в несущественное под видом жизненно необходимого. Враждебные по отношению к философии люди упрекают философию в «нежизненности», а слишком увлеченные философской стихией во всех жизненных проявлениях склонны видеть только философию.

Главное здесь понять, что вопрос о философии есть основной вопрос философии, и в этом смысле он же есть основной вопрос жизни, поскольку жизнь творится, осмысляется и постигается тем, кто способен философствовать. Основной вопрос философии есть поэтому основной вопрос человека, поскольку в своем философствовании человек попадает под собственное вопрошание. Это тот вопрос, который задает человек самому себе на вершинах своего духа и на пределе своей искренности. Неверно упрекать философию в отрыве от жизни, поскольку философия является высшей формой жизни (что, конечно, не отрицает иные формы жизни, но, по крайней мере, их не оправдывает и тем более не возвышает). Философия строга в этом плане, и ее надменность проистекает из той жизненной ситуации, в которой находится человек. Более того: философ преодолевает дуализм жизни и философии тем, что полагает саму философию предельным случаем жизни. И вопрос о смысле жизни есть вопрос о смысле философии. Поиск смысла жизни в самой жизни или за пределами жизни бессмыслен, поскольку жизнь и смысл сущностно внеположены друг другу. И если уж спрашивать о смысле жизни человека, то нужно спрашивать: в чем смысл жизни умерших? Но это уже за гранью всякой логики и этики. Нужно искать не «смысла жизни» и смысла нужно искать не в «жизни», но в философии, которая по-своему, «по-философски» ставит этот вопрос, в самой постановке которого проявляется человеческое и только человеческое.

Особенность философского вопроса в том, что он существует не для того, чтобы на него давать ответ, и тем более «правильный». В философии каждый ответ – это новый вопрос. Взгляд, согласно которому можно дать ответ на философский вопрос, значительно сужает философский горизонт, превращая философию в шараду или головоломку, которую, предполагается, можно разрешить логически правильным ходом мысли. Все дело в том, что философские вопросы – это вопросы только по форме, по привычной грамматической форме; то есть лингвистически философские вопросы – это вопросы, грамматические вопросы языка, на которые, согласно всем нормам этого языка и мышления, должен быть дан ответ. Что не имеет ответа – не имеет права на спрашивание и задавание. Но «философские вопросы» – это вовсе не вопросы, а вопрошания, то есть бытийные сентенции, в «темном» просвете которых возникает все то, что не разумеет разум, не чувствует чувство, но то, что наполняет, удерживая в пребывании. Философские вопросы-вопрошания поэтому держат. Это и есть держание истины, держание истиной. И в этом смысле пытаться отвечать на философские вопросы, как это всегда имеет место в других областях культуры, значит опускать жизнь в «духовные низины», если вообще не подрывать ее основы. Вот почему вопрос о подлинной жизни – это исконный философский вопрос, возникающий как ответ на нефилософский вызов ответов, которыми так бессодержательно полна человеческая культура. Смысл философии в том, чтобы держать накал философских вопросов, не давая им ослабеть или вовсе пропасть в ответах жизни и культуры.

Поскольку философия по своему существу самая непринуждаемая и невынуждаемая форма человеческого духа, чья беспредметность равна творческой и нравственной дерзости философствующего, то всегда оказывается чрезвычайно трудно определить строгую сферу философии, выявить ее этос, который был бы равен ей самой и не сводился бы к чему-то другому – нефилософскому, околофилософскому, псевдофилософскому. «Официальная» (культурно-канонизированная) история философии – это как раз история по преимуществу псевдо– и околофилософии. Но дух философии воистину дышит как хочет. Это создает всегдашнее напряжение внутри философского сообщества по поводу нахождения «чистой» философии, отделения философии от не-философии. Собственно, существующая история философии по большей части этим как раз и занята. Если давать детальное описание того, как представлена философия в человеческой истории, то получится долгая и запутанная история, с бесконечным размыванием жанровых границ и переходом из одного культурного ареала в другой. В конечном итоге философией окажется либо вообще все, либо ничего. Такая странная ситуация говорит не о дисциплинарной слабости философии; она свидетельствует о странном положении человека в мире: он может вынести свое бытие лишь с помощью философии. Понять, что философствование есть основной способ человеческого бытия, говорящий о человеческом наиболее внятно, честно и непредвзято, может только настоящий профессионал от философии. Философия может быть сознательной (как в случае профессиональной философии) или бессознательной (как во всех остальных случаях), но именно философия способствует протеканию человеческой жизни в наличных условиях. В жизни нельзя не быть философом; человек заключает определенную «метафизическую сделку» посредством философии, поэтому он существует во всем диапазоне своих проявлений. И бытийствование философии так же многообразно и разнообразно, как многообразны и разнообразны состояния человеческого духа. Но есть все же некий, при всей условности и относительности, канон философии, задающий определенные инвариантные темы, положения и конструкции, в которых философия получает наиболее адекватное бытийствование. Ядро этого канона – само философствование, в процессе которого происходит немыслимое, посредством чего все мыслимое получает легитимность. Это ядро невозможно полностью рационально и вербально эксплицировать, поскольку в нем задействованы предельные состояния человека: удивление, отрешенность, ужас, отчаяние, вопрошание… Но при всей неопределимости ядра философии сама философия проявляется в формулировании онтологических положений о мире. Таково требование мира, которое философия нарушить не может; она всегда формулирует положения о мире, что, безусловно, сужает диапазон «чистой философии». По этой причине она всегда так или иначе располагается на иных территориях, с безусловной потерей своей автономности. В мире существует по преимуществу культурно-эксплицированная философия, которая предстает в таких наиболее распространенных формах, как религиозная философия и научная философия. В них используется лишь техника философского мышления для достижения внефилософских целей (в одном случае религиозных, в другом – научных). При этом нельзя сказать, что онтологические положения не формулируются в научной и религиозной философии; они, конечно, имеют место и в них, но подчинены иным целям. Сильнее, глубже и оригинальнее, нежели в науке и религии, философия проявляет себя в искусстве, однако, в отличие от устоявшихся определений «религиозная философия» и «научная философия», определения «художественная философия» не существует. При этом онтологические положения с большей степенью свободы могут формулироваться вербально (в литературе) и даже невербально (в музыке и живописи), что отнюдь не ставит знака равенства между философией и литературой, философией и музыкой (как, естественно, нет его и между философией и наукой, философией и религией). Введение искусства в сферу философии приводит к разделению философии на академическую (научную и религиозную) и вольную (эссеистскую, основанную на художественном творчестве, а не на научной эпистемологии). Это дает возможность «отщепить» еще один слой философии; его можно назвать житийным (не путать с «житейским», то есть с обыденными рассуждениями профанов), в котором философствование происходит не словом и мыслью, не каким-либо иным невербальным эстетическим жестом, но поступком и самой жизнью. Такой вид философии можно было бы определить как нравственную философию, если бы это словосочетание не было основательно «испорчено» в недрах академической философии, где ему предписан строгий методологический статус, совпадающий с дисциплинарным пространством этики. Все это невероятно проблематизирует существующий философский дискурс в поисках истинной философии, осложняя и запутывая ситуацию, но в то же время способствуя более глубокому постижению основ философии и человеческого бытия.