Шрифт:
АЭРОФИЛ
Ежедневно, в часы послеобеденного отдыха, когда Кузякин, лежа на диване, лениво ползает соловеющими глазами по столбцам „Известий“, — в открытое окно доносится ровный рокот летящего аэроплана.
Кузякин поднимает голову, прислушивается, вскакивает с дивана и, семеня
Тотчас же из кухни прибегают: Кузякина-мать, одиннадцатилетний сын Игорь и семилетний Олег, наваливаются на отца и, также задрав головы, наперебой начинают кричать:
— Вон! Вон! Смотри!
— Где? Где?
— Налево, за деревьями!
— Ого-го! Делает мертвую петлю!
— Игорь, дай скорее бинокль!
Игорь, боящийся упустить аэроплан, передает приказание Кузякину-младшему:
— Олег, тащи бинокль!
Пока Олег разыскивает старый театральный бинокль, аэроплан скрывается за крышами домов.
— Спланировал! — огорченно вздыхает Кузякин-отец и снова ложится на диван. — Игорь! — зовет он через минуту сына. — Игорь!
Игорь спрыгивает с подоконника и подходит к отцу.
— Что, папа?
— Хочешь быть авиатором?
— Нет, — не задумываясь ответил Игорь.
— Почему? — спрашивает удивленно отец. — Почему?
Игорь молчит, потом решительно заявляет:
— Я хочу быть барабанщиком.
Кузякин-отец вскипает.
— Дурак! — кричит он сыну. — Ты еще свинопасом захочешь быть!
— Я хочу быть авиатором, — заявляет Олег. — Я вырасту большим и буду летать на большом аэроплане.
Кузякин-отец шлепает Олега пониже спины и с довольной улыбкой говорит:
— Вот молодец, сыночек! Вот это хорошо! Ну, ступайте.
Дети уходят. Кузякин поднимает с пола „Известия“ и снова принимается за газетную жвачку. Проглотив московскую хронику, он шарит тяжелеющими глазами по объявлениям, потом переворачивает газету и во второй раз внимательно перечитывает фамилии пожертвовавших на воздушный флот.
— Странная вещь, — думает он, — почти месяц прошел, как я пожертвовал пять рублей и до сих пор нет моей фамилии. Странно.
Кузякин переворачивается на бок, принимает удобную для сна позу, но заснуть не удается. В передней раздается три резких звонка. Приходит гость — Николай Павлович Золотухин.
Он стремительно вбегает в комнату, трясет встающему с дивана Кузякину руку и засыпает его ворохом слов.
— Здоров? Валяешься? Обломов! Я забежал на одну секунду. Иду на торжественное заседание. Сорок лет деятельности нашего председателя. А где Марья Семеновна? Как детишки?
— Маруся! — кричит в дверь Кузякин. — Поставь самовар!
— Нет, нет! — машет руками Золотухин. — Я не буду. Спасибо. У меня нет времени. Сейчас сколько времени? Половина седьмого? Ну, ладно. Стаканчик выпью. Ну, что поделываешь? Чем увлекаешься?
— Живем — хлеб жуем, — говорит Кузякин. — Прыгаю со дня день, как воробей с кочки на кочку. Думаю полетать. Вот даже пять целковых на воздушный флот пожертвовал, но почему-то до сих пор не печатают мою фамилию. Не зажулили? А?
— Не думаю, — глубокомысленно говорит Золотухин, удобнее усаживаясь в кресле. — Вряд ли. Ну, а ты летал?
— К сожалению, нет, — печально вздыхает Кузякин.
— Как?! — подскакивает Золотухин, — ты до сих пор не летал? Позор! Ведь ты же член ОДВФ?
— Да как тут лететь? — оправдываясь говорит Кузякин и прикрывает рукой значок ОДВФ, — ведь за полет не меньше червонца надо заплатить, а при моих ресурсах это не по карману. Но я обязательно полечу. Мне страшно хочется полететь. Понимаешь, сплю, — Кузякин зажмуривает глаза и сейчас же открывает, — сплю и вижу себя в воздухе, на высоте этак четырех тысяч метров. Внизу люди — букашки, вверху облака. Красота!
Кузякин воодушевляется и, размахивая руками, говорит о безумстве храбрых летчиков, свершивших перелет в Китай, о незабываемом ощущении надмирности вольных сынов эфира…
Марья Семеновна вносит шумящий самовар. Золотухин вскакивает, трясет ей руку и снова влипает в кресло.
— Иной раз, — продолжает говорить Кузякин, — снится, что я авиатор, на войне. Лечу на огромной высоте. Вокруг аппарата белые облачка разрывов шрапнели. Обстреливают. Жутко. Мотор ревет, ветер свистит. Красота! Эх! До чего доходит человечество! Подумать только — люди летают как птицы!
Вдруг Золотухин бьет себя по лбу, вскакивает и начинает рыться в карманах.
— Дорогой мой! — восторженно говорит он, перебирая какие-то бумажки, — да ведь у меня есть билет на право бесплатного полета. Вот… Нет, это не он. Вот. На, лети на здоровье!
Он сует Кузякину билет и довольный усаживается в кресло.
— Лети, а потом нам грешным расскажешь, каково летать.
Кузякин растерянно вертит билет.
— А почему… почему ты не полетел ? — спрашивает он Золотухина.
— Боюсь, — добродушно сознается тот, — ходил, ходил пешком и вдруг… Страшновато. Хорошо, если хорошо, а вдруг носом в землю?
— Чудак! — с деланной улыбкой говорит Кузякин, — чего бояться? Теперь техника так далеко шагнула вперед. Я читал, что летать безопасней, чем ездить в поездах.
— Техника — техникой, — говорит Золотухин, прихлебывая чай, — а береженого, как говорится, бывший бог бережет. Полетишь, а вдруг мотор остановится! Трах об земь, мокрого места не останется. Вот тебе и вольный сын эфира. Нет, уж я предпочту старый способ передвижения.
Золотухин допивает чай и вскакивает.
— Ну, я побежал. Спасибо, Марья Семеновна. Нет, не могу. У меня сегодня торжественное заседание. Неловко опоздать. В другой раз посижу дольше. До свиданья. До свиданья. Ну, желаю тебе успешного полета.