Аэрокондиционированный кошмар
Шрифт:
Мы еще поболтали дружески о кровопролитии, не кончающемся в Европе, о перспективах мировой сделки, а потом я пожал ему руку. «Не думаю, чтобы у вас были с ней проблемы, — сказал он на прощанье. — Но все-таки почему бы вам не подъехать сюда после того, как они ослабят толкатели! Я посмотрю, что там слышно. А вообще тележка прекрасная. Она обязана выдержать и вторые двадцать тысяч миль — по меньшей мере».
Приехал я снова в автосервис и попросил заняться толкателями. Должен сказать, отнеслись они к этому чрезвычайно благосклонно. На этот раз никакой оплаты. Что-то странное, подумал я, и как раз в тот момент, когда собирался уезжать, дежурный механик в мясницком халате с дьявольской учтивостью сообщил мне, что, что бы мне ни наговорили, приятный шумок, о котором я так хлопочу, никак не связан с тем, туго или нет завинчены клапаны. Тут, мол, есть другая причина. «Мы не считаем, что завинтили их слишком туго, — сказал он, — но
Конечно, я не мог возражать ему, все познания Даттера не стояли теперь у меня за спиной. Так что я решил: пусть они моют и смазывают машину, а я как-нибудь окольным путем выясню потом, что имеет в виду этот тип.
Когда я снова садился в машину, появился менеджер и почтительно сообщил мне, что надо провести еще одну очень важную операцию, прежде чем я уеду.
«Что еще?» — спросил я.
«Промазать сцепление».
Я поинтересовался, сколько времени это займет. О, всего тридцать минут, и обойдется не больше чем в доллар.
«Ладно! — сказал я. — Промажьте сцепление. Промажьте все, что захотите».
Полчаса я слонялся по кварталу, заглянул в таверну, а вернувшись, узнал от мальчишки-подручного, что сцепление не нуждалось в смазке.
«Какого черта! — удивился я. — Чего же он мне втолковывал, что необходима смазка?»
«А он всем это говорит», — ухмыльнулся мальчишка.
Когда я уже включил зажигание, он хитровато посмотрел на меня и спросил, очень ли меня мучает этот перегрев.
«Да есть немного», — ответил я.
«Ну и не обращайте на него внимания, — сказал он. — Просто дожидайтесь, когда тележка ваша закипит. А вообще-то это мощная, устойчивая машина, ваш #9830; бьюик». Самый приятный старичок из всех, кто мне до сих пор попадался. Заезжайте к нам еще».
Да, такие дела. Если вы когда-нибудь служили в береговой артиллерии, вы знаете, что такое брать азимут. Сначала надо пройти курс высшей тригонометрии, включая дифференциальное исчисление и всякие там логарифмы. Но самое главное: когда загоните снаряд в казенную часть, убедитесь, что убрали свои пальцы, прежде чем замкнете казенку. Так и с автомобилем. А вообще-то он как лошадь. Что повышает ему температуру? Волнения и беспокойство. Кормите его как следует, поите правильно, разговаривайте ласково, и он за вас умирать пойдет. Автомобиль был изобретен для того, чтобы научить нас быть терпеливыми и вежливыми с другими. И дело тут не в узлах и не в деталях узлов, не важно, какая модель, какого года выпуска, лишь бы с ним вели себя хорошо. Что машина высоко ценит, так это отзывчивость. Дифференциал может создавать или не создавать трение, и никакой автомобиль, даже «роллс-ройс», без универсала не сдвинется с места, но это еще и существо, которому не так важно, есть давление или нет давления в выхлопной трубе, как важна манера обхождения с ним, ласковое словечко теперь и потом, дух терпения и прощения. Делать другому то, чего желаешь себе, — вот в чем основной принцип автомобилестроения. Генри Форд разобрался в этом с самого начала. Вот почему он платит хорошие деньги. Он выверил финансы, чтобы добиться невероятного успеха. И еще одну вещь надо запомнить и принять к сведению: когда ваша машина начинает двигаться так, будто у нее неизлечимый энцефалит, это значит пришло время вам спешиться и избавить ее от страданий выстрелом в голову. Мы, американцы, всегда хорошо относились к животным и другим земным тварям. Это у нас в крови. Отнеситесь так же к вашему «бьюику» или вашему «студебекеру». Бог благословил нас на избавление от наших машин для того, чтобы богатели автомобильные заводы. Но он не имел в виду, чтобы мы так легко теряли самообладание. И потому продолжайте путь до Гэллопа [42] , а там обменяете машину на хромого мула…
42
Город на западе Нью-Мексико, центр скотоводства; через него проходит дорога на Аризону.
Пустынник
Я определил, что имею дело с пустынником, в тот же момент, как он сел за стол. Был он тих, сдержан, явно не охотник до общения. Водянистые голубые глаза, бледные губы. По воспаленным белкам глаз я решил, что человек этот немало времени проводит под слепящим солнцем. Но когда немного спустя я спросил, что у него сглазами, оказалось, к моему удивлению, что это последствия кори. После болезни он было совсем потерял зрение, когда ему пришло в голову полечиться маслом. Он ел масло помногу, часто зараз съедал по четверть фунта, и вот теперь ему куда лучше. Он считает, что натуральный жир масла оказывает целебное влияние.
Так завязалась наша беседа, и проговорили мы несколько часов. Официантка была несколько удивлена, видя, как мы увлеченно беседуем.
43
"Домик Светлого Ангела" (англ.).
Должен предварить все последующее замечанием, что хозяева Светлого Ангела удивлялись моему долгому пребыванию. Большинство их гостей так надолго не задерживались — день, от силы два, а многие ограничивались и получасом, его хватало, чтобы подойти к краю великолепной бездны и потом сказать: «Бывали мы там!» Я же пробыл на постое целых десять дней. На девятый день я и познакомился с тем самым изыскателем из Барстоу. Ни с единой душой не разговаривал я после отъезда из Альбукерке, все общение — просил на бензоколонках заправить машину бензином и водой. Удивительная вещь столь долгое молчание! А теперь, во время ежедневных прогулок вдоль каньона мне доводилось подслушать странные обрывки разговоров, поражавшие меня полным несоответствием месту действия. К примеру, оказавшись за спиной безвкусно разодетой девицы, отчаянно флиртовавшей с низеньким толстяком, индейцем из племени хопи, я услышал такой диалог:
Она:«Вот пойдешь в армию, так там ты не сможешь…»
Он:«Да я и не собираюсь идти в армию!»
Она:«Ну да, правильно, ты идешь во флот. — И, хихикнув добавила: «А тебе нравится вода… корабли… и все такое?» И это вроде бы значило: «Потому что, коли так, наши адмиралы и контр-адмиралы вволю обеспечат тебя водой… отличной соленой водичкой с волнами и всякой всячиной. Подожди, ты еще увидишь океан, вот где вода так вода. И там, конечно, полно пушек, и они палят вовсю… и аэропланы и… ну ты знаешь чего там только нет! Это совершенно потрясно, увидишь. У нас ведь война, и надо держать наших ребят наготове. Тебе это понравится!»
В другой раз, когда я вернулся вечером с Явапаи — Пойнт, старая дева с вазочкой мороженого в руке, обращаясь к своему спутнику, с виду потрепанному жизнью университетскому преподавателю, произнесла, слизывая с ложки мороженое: «Ну и что здесь такого уж необычайного?» Она показывала вазочкой на каньон, а с ее ложки капала подтаявшая жижа. Очевидно, закат не оправдывал ожиданий дамы. Он не лил на землю расплавленное золото приготовленного в небесах роскошного омлета. Нет, это был скромный, замкнувшийся в себе закатик, едва выставивший тоненький ободок пламени над далекой кромкой каньона. Но если бы она взглянула вниз, она могла бы видеть, как земля у нее под ногами то цветет лиловым пламенем красавицы лаванды, то рдеет розовой с сероватым оттенком «мертвой» розой. А если бы она подняла глаза кверху, она бы увидела на самой вершине утеса черную полосу — тонкий пласт той породы, которая сложила все эти плато, — и это был редкий тон черного, поэтический оттенок черного, который можно было бы сравнить с речным омутом или намокшим под грозой стволом виргинского дуба или с тем великолепным федеральным шоссе, по которому я катил из Джексонсвилла в Пенсаколу под небом, заполоненным эффектными театральными тучами.
Но, ей-богу, лучший монолог я услышал в последний день моего пребывания у «Светлого Ангела». Молоденькая девица, находившаяся там в компании трех юных громил, произнесла голосом, который был, наверно, слышен и на той стороне каньона: «Видали сегодня газеты?» Она имела в виду преступление, в котором фигурировал какой-то таинственный горбун. «Просто умора, — говорила она. — Я-то не выхожу из дому, пока не выпровожу всех приятелей. Вы Вайолет помните? Я ее один раз прямо-таки вышибла за дверь». И низким, отчетливым голосом, словно в мегафон говорила, она продолжала о Вайолет, о Реймонде, о Джесси, как это было с ними. Ей все представлялось уморой, даже срок, который отбывал один ее дружок в Сан-Квентине. «Ей — бо, он, верняк, чокнулся», — все повторяла она. За соседним столиком сидела облаченная в длинные штаны дама из общества, и я наблюдал за выражением ее лица. Шуточки и хихиканья девицы ее явно выводили из себя. «И откуда только берутся эти ужасные твари?» — казалось, спрашивала она. «Нет, в самом деле, надо что-то предпринимать. Я должна поговорить с управляющим». Можно было слышать, как в ней что-то клокочет и гудит, словно в засорившемся двигателе машины, задыхающейся посреди пустыни при 130 по Фаренгейту.