Аэротаник
Шрифт:
– Что, действительно?
– Увы. Не выдержал. Прямо на середине дал трещину и… Извините, мне нужно выпить стакан воды, я всегда волнуюсь, вспоминая это происшествие.
– Пожалуйста, пожалуйста. Позвольте поухаживать… Вот так.
– О спасибо, вы так любезны. Так вот. Теперь полет. Увы с Гагаринским я не стал бы его сравнивать. Летел ваш покорный слуга в абсолютно противоположном направлении. А учитывая размеры котлована, рисковал он приблизиться к центру нашей с вами планеты гораздо больше, чем иные, падающие на ровной поверхности где-нибудь там за забором, на стогнах града. Нет, конечно не Маракотова бездна, описанная знаменитым автором – тем, что более известен нам по рассказам о вашем коллеге. Шерлока нашего Холмса я имею ввиду. Но все же впадинка эта была настолько глубока, что наш герой, представьте, успел-таки испугаться. И вы думаете за себя он боялся, за целостность своего организма? Ошибаетесь – нет. За ношу свою, не защищенную даже той временно потерянной крышкой, он боялся более всего. Вот из-за чего трепетало от ужаса его сердце. Ну что тут еще о полете?.. Фигуры высшего пилотажа имели место, не скрою. Да вот пожалуй и все. А далее удар о сырую, но твердую землю, покрытую камнями, ну и доски летевшие по вине известных физических законов
– Да, я признаюсь, потрясен. Весьма и весьма… Мистика да и только. Это в нашем-то мире, созданном по воле Писателя таким вот материальным и однообразным, конкретным, я бы сказал.
– Да-с. Наводит на размышления, а все ли мы знаем о нем. Вот и давеча ваши предположения, теория, так сказать, о некой иной, чем ранее нами считалось схеме мироздания… Не скрою, интересное и смелое, даже – не боюсь этого слова – дерзкое предположение.
– Да полноте, Владимир Ильич, какая уж тут теория, какое предположение. Да еще и дерзкое. Я же пытался вам объяснить… Извините за вспыльчивость. Ничего, пройдет. Хотя вы правы. Действительно, как тут поверишь, когда вокруг все говорит об одном, а тут некий субъект появляется и ставит на всем красную жирную черту и объясняет все по-другому, да еще и в таком неожиданном ракурсе. Нет, все понятно: без чуда тут не обойтись. Но это всегда так было. Вспомните историю. Пора привыкнуть. И пророком-то быть не надо. Возьмите простых целителей-самоучек – Кашпировских и этих… на Ч.
– Че Гевара, я извиняюсь?
– Нет… А, впрочем, и он тоже. Так вот. Толпы им верили и шли за ними. И все из-за того, что у кого-то что-то зарубцевалось или затянулось – болячка какая-нибудь паршивая без зеленки прошла. Подумаешь, чудо. Тьфу, пошлость. И все-таки, прошу вас, Владимир Ильич, я ведь человек маленький, никакой не Сын Писателев и не собираюсь там на вашей стройке – вы там земляные холмы какие-то упомянули – висеть на каком-нибудь сооружении, чужие грехи искуплять. Я, братец мой, герой романа господа нашего Писателя. Как и вы, впрочем. Так что, простите великодушно, я уж не буду в качестве доказательства исцелять инвалидов, воскрешать мертвых и ходить по нашей речке пешком. Ну, хорошо. Мелкое чудо или средней паршивости, все-таки можно будет организовать, как же иначе вас убедишь. Сделать это придется. Вы ведь тоже избраны, как я уже сказал. Нам вместе с Писателем тянуть эту ношу.
– Мне право, уважаемый Виктор Тимофеевич, как-то неловко сомневаться, но однако ж… И все же я готов слушать, рассказывайте. Нет, ну, допустим, все это действительно так, хоть неожиданно и странно. Но как же тогда относиться… ну, к примеру, вера, религии. А что же в этом случае? Да и не только это. Тут ведь столько всего, всякие прочие идеалы, планы на будущее.
– Ну, если вы имеете ввиду храмы, поклонения богу, а не писателю, обряды, а так же прочие привычные и неотъемлемые явления нашего мира, то да, это все заимствовано из того мира и является необходимым, как и все остальное для создания правдоподобного сюжета – того самого правдивого вымысла. Поэтому наш мир как две капли воды похож на тот. И не надо менять одно на другое, ориентируясь на опыт того мира. То есть писателепоклонство я имею ввиду – в таком масштабе, как поклонение богам. Ну, надо ли Писателя благодарить каким-то подобным образом за появления нас на свет писателев? Вряд ли ему это нужно – ни молитв, ни пения псалмов, ни построения для этих целей неких особых, похожих на книги или письменные приборы храмов, на алтарях которых висели бы портреты Писателя, а стены были бы расписаны различными сюжетами основных этапов его жизни, ну и всего прочего по образу и подобию того мира – божьего, который в силу обстоятельств мы считаем своим, но в чем глубоко ошибаемся. От нас ждут другого. Мы должны вести своими действиями Писателя, и тогда он будет доволен. Но если ничего не предпринимать, а просто жить, размножаться, работать, есть, пить, то, извините, это… Ну, вы знаете, есть выражение: рукописи не горят. Увы, к плохим рукописям это никак не относится. Сгорит, и мы вместе. Так что придется закрутить сюжет так, чтобы мы все-таки не угодили в печь. Нам ведь даже в библиотеки и книжные магазины нет необходимости попасть. Достаточно роману, извините за каламбур, преспокойненько покоиться на дне ящика письменного стола или в памяти компьютера – и все, живи спокойно. О, смотрите, каламбурчик – сразу три покойника. То есть…
– Но ведь, милостивый государь, а писатель-то сам, ведь он же поди тоже…
– О да! Я ожидал этого разумного вопроса. Действительно, он-то самый – разве не господу Богу подчиняется, хотите сказать вы? Разумное предположение. Мы этого знать не можем – из божьего он мира или тоже герой романа. Такое бывает. Роман писателя о писателе или, в нашем случае, о пишущем в ящик человеке иной, чем писатель, профессии, который соответственно нас родил. И если вы сам лично надумаете писать – то создадите опять новый мир со своими героями, которые тоже будут подчинены писателю – вам, а не господу Богу. Понимаете? Но, даже если наш с вами Писатель сам не герой романа, а к миру божьему принадлежит, то подумайте, уважаемый Владимир Ильич, где же вы там нынче найдете писателя от Бога – целиком и полностью. Несомненно, божественный дар в какой-то степени имеется у многих. Взять классиков, например. Там уже спорный вопрос, кому поклоняться – самому писателю-человеку или его божьей половине или четвертинке, если хотите. Но мы-то с вами имеем дело с Писателем не от Бога. Да он возможно просто, балуется. Ну, может Бог чем и наградил, но это так… А где гарантия, что бес не вклинивается постоянно, не мешает, будь он неладен. Ну и потом его ведь окружает обычная рутина. Как она влияет? Всяких разных людей полно рядом, в том числе и нездоровых, с коими постоянно приходится общаться. Тем более профессия его не писательская вовсе – врачует он, вот так-то вот. Удивлены? И не хочет себя считать ни поэтом, ни писателем, лезть к ним в одну телегу, не смотря на то, что он пописывает и, кстати, маленько музицирует, даже песенками своего производства балуется. А эти писательские титулы его смущают, ибо обязывают к чему-то, призывают к ответственности. Мол, ага, докажите, извольте, подтвердите, сделайте милость. Будьте добры, сочините нам про это или про то, про шахтера, про крановщицу, а мы посмотрим, какой вы есть писатель или поэт-композитор. А свобода-то – лучше. Захотел – пощелкал по клавишам компьютера или гуся поймал, оторвал, что надо, пером этим погрезил на бумаге. А нет – бросит это увлечение, рыбалкой займется. Тем более деньги он зарабатывает обычным путем. Да, но для нас он ни кто иной, как именно Писатель, ибо наш мир – какой уж есть – им сотворен, мы – его дети… Представьте, ходит человек, как и мы с вами, на обычную работу, зарплату получает. А выдалась свободная минута и все, пишет. А нам – живи, твори ему сюжет. Именно так, ибо повелитель наш пишет первую строчку, что в голову придет, а далее ждет, куда ж его герой поведет, то есть куда мы его роман поведем. И вот главное: если бы с нами что-то оригинальное и интересное произошло, достойное пера, то не было бы у меня миссии или, проще сказать, головной боли – обсуждать с вами этот вопрос. Шло бы все по маслу, если бы писатель сам что-нибудь натворил, сообразил, придумал. И тогда ни вам, ни мне и знать-то ничего не нужно было бы. А он, извиняюсь, в тупике. Ничего не может надумать. Ждет и ждет, на героев надеется. А надоест ждать, плюнет, и того гляди – весь наш мир угодит в печку, прямо в огонь. Никакой Воланд не поможет. Не хотелось бы так-то вот закончить…Так что на нас с вами миссия. От нас он ждет неких потуг. Нужно действовать. Творить сюжет. Гениального, увы, ничего не получится, но что-то приличное – это в наших силах. Парни, парни – это в наших силах… Добавлю не для протокола, что войны, слава Писателю, не намечается. Но и любовью одной тут каши не сваришь, не модно уже. Боюсь, без убийства не обойтись нам. Посудите сами – моя профессия… Не случайно все это.
– Ваша информация все еще вызывает истинный хаос в моем сознании. Я, право, в некотором замешательстве и даже не знаю, как ко всему этому относиться. Я, уважаемый Виктор Тимофеевич, нисколько не подвергал бы сомнению услышанное от вас, но однако ж, границы моего восприятия – они как бы…
– Ну что ж, я понял, не продолжайте. Нет, без чуда, увы, не обойтись. Иначе, действительно, какой же нормальный человек поверит. И вы правы, я и сам был такой. Что ж, придется… Э-э-э… Вот у вас тут, уважаемый Владимир Ильич, слева у носика… Бородавочка, я извиняюсь. Я прав?
– Простите, где? Вы о чем?
– Да нет, не справа, а слева. Да, именно, именно. Вот это безобиднейшее новообразование на коже. Ежели мы попросим Писателя нашего избавить вас от этой бесполезной ненужности… А, смотрите-ка, вот еще волоски седенькие появились тут и вот тут. Можно и их тоже – того. Только, простите великодушно, выходить за рамки задуманного Писателем формата не рекомендуется. Придется каким-то образом избегать явного волшебства, чудес всяческих. Как же поступить? Ну, что ж тут поделаешь, Писатель мой. Придется опять этих несчастных экстрасенсов привлекать. Не волшебной же палочкой размахивать, словно волшебник из сказки. Есть тут один человечек на примете. Вы не против наведаться?
– Володенька, проснись. Слышишь?
– Я бы попросил, Надежда Дмитриевна, обосновать ваше намерение прерывать мое физиологическое состояние в столь ранний час. Будьте любезны и попытайтесь заметить, что организм мой сопротивляется вашим упорным потугам и для дальнейшей компенсации физических затрат решительно требует продолжения этого заторможенного состояния. Если вы недостаточно осведомлены, то уверяю вас, у меня есть все законные основания игнорировать ваши поползновения, ибо, на сколько я понимаю, каких-либо объективных и законных причин для столь раннего моего пробуждения нет, о чем свидетельствует календарь, висящий на стене. А говорит он о том, что сегодняшний день как раз относится к тому дню, что предусмотрен нашим трудовым законодательством и считается днем нерабочим.
– Но, Володя… Владимир Ильич. Что у тебя с лицом? Куда она исчезла – эта… ну бородавочка твоя? Господи, а волосы-то, седина… Кто тебе их покрасил?
– Что? Пропала? И волосы тоже? – встрепенулся Владимир Ильич. Последний раз такой психо-эмоциональный всплеск наблюдался в нем тогда – на дне котлована, о чем им самим было рассказано Виктору Тимофеевичу в кафе, оборудованном в холле городской общественной бани.
– Зеркало… Где зеркало? Срочно…
– Да вот же, посмотри сам.
– О госп… О, Писатель!
– Какой писатель? Что с тобой?
Большего Надежда Дмитриевна от Владимира Ильича не добилась. Он сделался бледным и беспокойным. Наспех оделся и вышел вон. Потом вдруг вернулся, сходил в туалет и снова хлопнул дверью. Супруга только руками всплеснула, повздыхала, поохала и пошла заниматься стиркой и прочими домашними делами.
– Ну что ж. Весьма рад. Просто счастлив с вами встретиться, уважаемый Владимир Ильич. Извините, что к себе не приглашаю. Холостяк, знаете ли, ленюсь квартиру свою в порядке содержать. Но заметьте, эта скамеечка – замечательное место, не правда ли? И к тому же… Припомните? Наше первое знакомство. Именно, именно – здесь, под этой благоухающей сиренью. Ах какой запах. Сколько воспоминаний… А что это вы так бледны лицом? И глаза… Ой, как не нравятся мне ваши беспокойные глаза. Какие-то темные, мутные и на месте не стоят.