Аэроторпеды возвращаются назад
Шрифт:
В окопах стало совсем тихо. Ни одного выстрела, ни единого слова…
— У меня в руках винтовка, я пойду с ней в атаку. На кого? На вас, солдаты? Нет, я не хочу с вами воевать, так же, как не хотите этого вы. Мы — братья. Мы — пролетарии. У вас ничего нет, нет ничего и у меня. Но я крепко держу свою винтовку, чтобы защищать новую жизнь, жизнь без эксплуататоров. Ради чего гонят в бой вас? Кто ответит мне?
Вы молчите, солдаты. Ладно, я отвечу сам. Некоторые из вас до сих пор верят, что война, это преступное нападение на Советский Союз, было начата из-за смерти тех пятерых туристов, погибших на Черном море. Мол, надо заставить Советский Союз выплатить компенсацию за гибель «невинных туристов». Но —
Голос сделал паузу.
— Вовсе не так. Теперь выяснилось, почему эти туристы так поспешно бежали из Советского Союза. Они были шпионами, они везли с собой припрятанные фотографии советских предприятий и железных дорог. Вот почему они не остановились даже тогда, когда пограничники сделали предупредительные выстрелы: им все равно угрожала гибель. Итак — вы сражаетесь за подлых шпионов, солдаты?.. Нет. Этого было бы недостаточно. Это лишь повод для войны. Вас гонят в бой, чтобы и дальше наживались капиталисты и фабриканты, к которым вы снова придете просить работы, если останетесь живы. А я буду сражаться, чтобы уничтожить власть этих фабрикантов и капиталистов, чтобы установить власть пролетариата — такую же, какая победно существует в Советском Союзе…
Кое-кто из солдат начинал уже понимать, что голос доносился из огромного громкоговорителя, размещенного на советской стороне. На артиллерийской батарее зазвонил телефон. Связист сперва не обращал на него внимания, но затем неохотно поднял трубку:
— Батарея слушает.
— Немедленно открыть огонь по советским траншеям! Немедленно!
— Хорошо, — ответил связист — и продолжал слушать голос радиовеликана.
— Товарищи солдаты, выходите из окопов, идите к нам, присоединяйтесь к нашим интернациональным красным отрядам, — продолжал греметь Том Даунли, — и пусть командиры спасаются сами, если хотят и дальше воевать с нами. Выходите из окопов, мы ждем вас, мы принимаем вас к себе!..
Некоторые солдаты снова выглянули из окопов: с со-весткой стороны никто и не подумал выстрелить. Напротив — вот над ближайшей советской траншеей медленно поднялся большой плакат, на котором было написано:
— Welcome! — Будьте дорогими гостями!
Под лозунгом-плакатом показались веселые лица красноармейцев: они улыбались и, не страшась опасности, не боясь выстрелов, которые могли прозвучать, приветливо махали руками:
— К нам! К нам!
Минуту спустя — из окопов Первой армии хлынула лавина солдат. Они бежали к советским траншеям, взволнованно выкрикивая:
— Ура! Свои!.. Свои!.. Да здравствует советский солдат!..
В толпе солдат бежал и связист, забывший о приказе командования открыть огонь по советским траншеям. У брошенной пушки тревожно и настойчиво звонил телефон: кто-то вызывал батарею, требуя обстрела не только советских окопов, но и перебежчиков. Кто-то в штабе командования бешено стучал кулаком по столу и ругался, выслушивая телефонный рапорт о неожиданных событиях. Кто-то приказывал пулеметным огнем остановить переход солдат на советскую сторону. Но было уже поздно: первая линия окопов Первой армии опустела, траншеи обезлюдели — и в них были хорошо слышны радостные возгласы, веселый смех и песни, доносившиеся с советских позиций в пятидесяти метрах поодаль:
— Камрады!..
— Товарищи!..
ПУТЬ ЧЕСТНОГО ЧЕЛОВЕКА
И снова нити командования центральной части фронта оказались в руках генерала Мориса Ренуара. Еще в дороге генерал получил от Совета Заинтересованных Держав новый приказ, который предоставлял ему расширенные полномочия и фактически делал его командующим центрального района.
Прочитав приказ, генерал Ренуар скептически улыбнулся: Совет вновь обращался к нему, вновь выражал ему доверие. Причины были ясны: Совет в растерянности хватался за любое средство, способное улучшить положение на фронте. Можно ли теперь что-нибудь сделать?.. Ведь Первая армия безнадежно отступала, остановить наступление советских войск живой силой вряд ли удалось бы даже Наполеону, если бы он вдруг здесь появился. Механические силы… сейчас генерал Ренуар не был уверен и в них. Но — все-таки нужно было что-то делать.
Новый план генерала Ренуара был довольно прост — и он вкратце изложил его на совещании командующих участков. Генерал Ренуар сказал:
— Наши операции будут основываться на таких элементах, как танки — обычные и прыгающие; самолеты — в первую очередь истребители, которые с помощью бомбовозов должны остановить наступление советских войск; и наконец — на новой атаке аэроторпед, направленной на уничтожение основных тыловых баз СССР. Мы должны остановить наступление красных во чтобы то ни стало, ценой любых жертв. Я требую укрепления дисциплины фронтовых частей самыми суровыми мерами — вплоть до расстрела на месте преступников, ведущих подрывную работу. Факт братания и перехода великосакского полка на сторону советских войск — позорный случай, какой мог произойти только в атмосфере скверного руководства бывшего командования. За это следует расстрелять командующего участка, допустившего такой позорный случай. Прошу принять к сведению, что укреплять дисциплину я буду не только в частях, но и среди командования, лично отвечающего за состояние своих подразделений.
Командиры частей, командиры участков выслушали этот приказ молча. Что они могли ответить? Все они были уверены, что генерал Ренуар не хуже их знает положение на фронте; следовательно, он понимал, что никакими средствами нельзя поднять дух армии, нельзя поднять дисциплину в стремительно разлагающихся частях. Но раз уж генерал Ренуар так говорил, значит, он имел в виду что-то другое, неизвестное командирам.
Однако генерал не стал подробней объяснять свои планы. Он лишь предупредил, что завтра его штаб начинает использовать механизированные силы. После совещания его помощники получили подробные приказы — каждый в своей области. Атака аэроторпед начинается немедленно; Миети должен был сразу же запустить торпеды по маршрутам, переданным ему еще днем. Операции самолетов и танков начнутся утром вдоль всей линии фронта.
Генерал Ренуар выглядел мрачнее и суровее, чем когда-либо. Его брови, сойдясь на переносице, не расходились; он цедил слова сквозь сжатые, сцепленные зубы. Под чисто выбритой кожей скул все время ходили желваки мышц — признак раздражительности и нервного напряжения генерала… Положение было достаточно серьезным — и неведомо, верил ли сам генерал Ренуар в успешное осуществление своих планов…
Не знал этого и Дик Гордон. После разговора с Ренуаром он почти час неустанно мерил шагами свою комнату в штабе, расхаживая из угла в угол. Он ходил, заложив руки за спину и напевая себе под нос какую-то грустную песенку; а это, в свою очередь, означало напряженную работу мысли Дика Гордона. Джонни Уолтерс, который не хотел мешать своему приятелю, сперва читал газеты; но Джонни был не в состоянии долго сдерживать себя. Он поднял голову, долго и внимательно следил глазами за стройной фигурой Дика — и в конце концов осторожно спросил:
— Дики, ты, наверное, думаешь про завтрашнее утро, а?
Гордон посмотрел куда-то сквозь Джонни; казалось, он ничего не видел, не замечал. Но вот он остановился, словно впервые заметив Джонни:
— Ты что-то сказал?
— Я спросил, что ты думаешь про завтрашнее утро?
— Ничего хорошего, — ответил Дик и снова начал мерять шагами комнату.
— Но… но что именно? — не унимался Джонни.
— Думаю, что может повториться история со старым генералом Древором, которого нам пришлось спасать…