Афанасий Никитин. Время сильных людей

Кириллов Кирилл Евгеньевич

Крыши над всеми башнями были вывернуты наружу силой взрыва. Поддерживающие их балки веером торчали в разные стороны. Двери вылетели из проемов. Стены были исполосованы зияющими трещинами. Казалось, сядь на него пичужка малая, и рассыплется дворец, как карточный домик. На месте пыточного подвала зияла огромная дыра с рваными краями. Будто завела хозяйка там крутое тесто, да забыла, и выперла изнутри квашня. Неужели один маленький мешочек с порохом мог такое наделать?

Содрогнувшись, он вспомнил катившуюся на него огненную волну, выворачивавшую из мостовой горячие камни, цепкие пальцы обезьянского стражника на собственном горле, обжигающую боль в легких и

тщетные попытки выбраться на илистый берег. Хорошо еще хоть взрыв распугал на пару верст вокруг крупных зубастых тварей. А то, что мелочь на зуб попробовала его порты, так это сама виновата.

Да нет, тут посильнее нужно было что-то. Видать, все свои запасы хранил Хануман под дворцом, к себе поближе. Туда огонь добрался, вот и жахнуло. Да еще селитра, уголь и что там еще для изготовления пороха используют, помогли. Не повезло, короче, обезьянскому богу с присными.

И мастерские не уцелели? Ну да, вон рядом с дворцом только кострища да обгорелые столбы на месте навесов — Афанасий разглядел учиненный им разор. Закопченные печные трубы, покосившиеся механизмы. А вот и кузница со сгоревшими мехами. Значит, и зелье все могло там погореть? Господи!

Холодея, Афанасий схватился за пояс. Непромокаемые кисеты с зельем булатным и составными его частями были на месте. Он развязал один, заглянул. Первый не промок, зелье было сухо и рассыпчато. Второй тоже. В третий попало немного воды, сверху образовалась плотная корка. Купец расковырял ее пальцем, под ней был сухой рассыпчатый порошок. Возблагодарив Бога, Афанасий накрепко завязал все кисеты.

«Однако, как саднит-то все!» — думал тверич, поднимаясь на подгибающиеся ноги. Даже волосы, кажется, болят. И горло распухло. Каждый вдох обжигает, как глоток польской сивухи, а каждое сглатывание хуже болезни заразной, от которой горло воспаляется. Он потер саднящие отметины от пальцев обезьянца. Больно, конечно, да не так уж и страшно. Ран глубоких нет, а царапины и синяки не в счет. Мало ли их у него было за всю жизнь…

Теперь бы только встречи с обезьянцами избежать. Хотя тех, которые поглупее и на людей мало похожи, взрыв распугал так же, как тварей речных. Разбежались по лесу — с собаками не сыщешь. А те, кто на человека более похож, наверное, тоже подались куда от греха. Только все ли? Может, некоторые уже и на пепелище вернулись? Такие, если увидят, наверняка нападут. Отомстить захотят за собственные страхи и унижения. «Ну да то их беда», — весело подумал купец, сжимая и разжимая пудовые кулаки.

Спина его распрямилась, плечи развернулись. И даже потеря топорика не печалила. Ведь теперь он сам себе такой сковать может, да еще и лучше. Из булата настоящего. Кузнец он или кто?

С каждым шагом походка его становилась тверже, под опаленной бородой проступала улыбка. Мысли настраивались на радостный лад. Он возвращался домой. Да не просто так, а с добытым зельем, за которое деньги немалые получит. Да с молодой женой-красавицей. Пред его мысленным взором вновь появился светлый облик Лакшми.

Без всяких дурацких шапок, платков, ведер, пустых или полных, — не важно, без полупрозрачных платьев и тому подобной мишуры. Он манил ее, звал, обещая, что теперь все страхи позади, а впереди только светлое будущее и долгая жизнь.

Потихоньку сгустились сумерки. Птицы стали затихать в кронах. Шурша, исчезали в норках звери малые. Гады, что во множестве сновали поперек дороги, теперь спешили заползти в укромные места и утихомириться до утра.

Наступало время ночной жизни.

Где-то затявкали шакалы. Раздался в лесу рев, подобный трубному. Верно,

слон отгонял соперника или вызывал его на бой. Несколько раз слышался низкий утробный рык, от которого неприятно вибрировал хребет и поднимались дыбом волосы на затылке. Афанасию говорили, так рычит тигр — зверь, на кошку огромную похожий. Рыжий и полосатый весь. Но доподлинно никто описать его не мог, ибо если кто видел истинного хозяина джунглей — это было последнее, что он видел. Однако окрыленному успехами и мечтаниями тверичу было плевать даже на тигра. Он возвращался к деревне. Звездная река, мерцающая меж крон деревьев, будто сама несла его к заветной цели.

К деревне он подошел под утро. Похоже, там был праздник, и длился он, наверное, с того самого момента, как вернулись дети. Прямо у околицы были свалены обглоданные кости, обрывки материи, поломанные сундуки, что служили местным для хранения скарба. «Знатно гуляют, по-русски», — ухмыльнулся Афанасий.

Войдя в деревню, он увидел нескольких пострелят, как раз из тех, что уходили с ним из обезьянского логова. Умаявшись, заснули, видать, за общим столом, и кто-то заботливый перенес их под навес, положив на соломенные циновки. Прохладный ветерок донес до ноздрей купца исходящий от их дыхания хмельной дух. Дальше дрыхли еще двое. Проснувшись, они хотели вернуться к пиршеству, да не дошли. Упали и заснули прямо на дороге. Эко повязки-то задрались набедренные, аж срам виден. Афанасий одернул на них куски белой ткани и, стараясь не наступить на раскинутые руки-ноги, пошел дальше.

Посреди деревни был устроен огромный очаг, над ним — вертел на двух рогатинах. На вертеле — полуобглоданный баран, видать, далеко не первый за сегодня. Рядом люди сидят рядком, положив друг другу руки на плечи и медленно раскачиваясь. Поют что ль? Или богу своему молитвы возносят? Благодарят за спасение. «Так не бога надо поблагодарить», — подбоченился Афанасий, но тут же одернул себя. Гордыня — первейший из грехов. Да и не наработал он на благодарность — если б не Натху, оторвал бы ему голову Хануман, как тому хорасанцу, и вся недолга.

«А обломки-то уже убраны. И большинство хижин отстроено заново», — подивился он. От недавнего нападения ни следа. Да и чего б им хижин не отстроить? Четыре кола в землю вкопать да крышу соломенную настелить. Это тебе не сруб из лиственниц столетних под крышу подводить.

Выпятив грудь, он гоголем прошествовал по главной дороге мимо беспробудно спящих деревенских. Узрев, что внимания на него никто не обращает, перешел на шаг обычный, даже осторожный, стараясь держаться поближе к плетням да заборам. Ему хотелось напугать собравшихся у костра, и особенно надменного мастера Юпакшу, выделяющегося своей статью среди прочих. А потом он заметил белую накидку.

— Лакшми! — заорал он во все горло. Забыв обо всем на свете, кинулся к ней, раскрывая объятия.

Плечи ее вздрогнули под тонкой тканью. Она помотала головой, словно не веря своим ушам.

— Лакшми! — снова заорал он во всю мочь своих богатырских легких.

Она вскочила на ноги и наконец узрела бегущего к ней Афанасия. Грязного, прокопченного, заросшего густым каштановым волосом, в драной рубахе и хлюпающих разбитых сапогах, но успевшего стать таким родным.

Танцовщица бросилась ему навстречу, обвила его шею тонкими руками. Прижалась всем телом. Он подхватил ее и закружил, смеясь как безумный. Остановился, поставил на землю осторожно. Вгляделся в лицо, словно изучая милые черты. Она, отчего-то вдруг засмущавшись, уткнулась головой ему в плечо. Афанасий облапил ее, прижался щекой к черным волосам.