Афанасий
Шрифт:
КРУ, потребных для утренней смены, сам включит, и второй “тысячник” тоже.
– С собой он не принес водки?
– А откуда я знаю? Во-первых, обыск ни в один пункт обязанностей сменного энергетика не входит. Во-вторых, ты же…
Можно не продолжать. Спрашивать пьяноватенького Немчинова бесполезно, а обыскивать кого-либо Карасин запретил под угрозой лишения премии. Однажды вахта сдуру нащупала у электромонтера бутылку в кармане – Карасин тут же в приемной директора написал заявление в прокуратуру, а самому директору заявил: ему лично не нравится эта власть, но он с уважением относится к некоторым принципам, а те обязывают его
Трубка Белкиным брошена, частые гудки так и подсказывают, что произойдет через несколько часов, когда с частотой этих гудков начнут на подстанции раздаваться звонки полупьяных мастеров, когда аварийно отключатся двигатели, когда засуетится уставший и две ночи не спавший Белкин, когда – такой вероятности не избежать! – очумевший Немчинов приступит (в отсутствие Белкина!) к включению второго “тысячника”, генераторов постоянного тока и всех вспомогательных двигателей.
Потекли долгие минуты раздумий. Потом Афанасий сбросил халат и начал одеваться. Надо ехать, чтоб вместе с Белкиным запустить утром завод.
Рядом Белорусский вокзал, там всегда найдется такси.
Еще брюки не надеты, а Юлия Овешникова вылетела из кресла и ринулась к шкафу; она одевалась так, будто покинула второпях праздничный стол, и Афанасий не спрашивал, какая нужда гонит ее на завод, раз начальник подстанции обеспечит с Белкиным работу первой смены. У главного энергетика свои счеты со стервой Люськой, и – что нетрудно понять – веские соображения: уходил мужчина, лишал ее бабских радостей до вечера 9 ноября.
Такси поймали. Остановились в ста метрах от проходной, и решено было так: появляться ночью – вместе, вдвоем! – около трех часов на заводе
– опасно, сразу раскроется тайна, Люська расчетливо болтлива, да и начеку этот дуралей ответственный дежурный. Договорились о такой очередности: сперва Овешникова – и через двадцать минут он,
Афанасий. Шофер подремывал.
Десяти минут не прошло, как Афанасий не выдержал, сунул шоферу деньги, приказал ждать до упора. Колючий снег хлестал по лицу, огни проходной все ближе и ближе, надо спешить, сейчас Юлия сцепится с
Люськой, которая догадывалась о Лесной, при редких встречах с
Овешниковой бросалась целовать ее: “Юленька! Как я тебе завидую!” – и жадно высматривала на лице той следы будто бы бурно проведенной ночи. На вахте – дремлющий ветеран. Афанасий нащупал в кармане ключ от подстанции, но дверь туда была приоткрыта. Тускло. Верхние светильники не горели, за столиком дежурного – никого, но слышались голоса из мастерской, по пути к ней Афанасий включил автомат общего освещения.
Непроницаемо спокойная Юлия, Люська, пылающая гневом, Белкин и – носом кверху – дрыхнущий на телогрейках Немчинов; ответственного дежурного нет, хитрая Люська не потеряла свободы маневра и теперь наслаждается властью над Овешниковой. Из разговора можно понять: диспетчерша намерена зафиксировать в своем журнале пьянство на рабочем месте, что отзовется на Белкине, допустившем Немчинова к работе (подпись того после “смену принял” имелась в журнале дежурств на подстанции). Но и на всех скажется Люськина запись – на всех, кроме Овешниковой, которая лично прибыла на завод и приказом своим отстранит сейчас Немчинова от работы, заставит вовремя приехавшего начальника подстанции на заводе остаться, чтоб вместе с Белкиным утром произвести необходимые включения, то есть подать в цеха электричество, воду, пар и сжатый воздух.
Такое решение напрашивалось, оно витало в мастерской над зашедшими сюда людьми, над спящим Немчиновым, и когда все именно так случится, утром 9 ноября директор и главный инженер постараются замять этот маленький скандальчик, не оповестят главк о пьянках на заводе и, наконец, о грубейшем нарушении утвержденного праздничного графика.
Так мыслилось. И так произошло бы.
– Белкин, – певуче попросила Овешникова, – придвиньте мне, пожалуйста, стул. Ноги не держат, – улыбнулась она.
Белкин ногой поддел стул и расположил его за спиной главного энергетика. И продолжал истуканом стоять, держа под мышкой какой-то производственный журнал. Верная себе, Люська строила глазки сразу и ему, и Карасину, она даже подмигнула Афанасию, дразня Юлию, намекая на подарок судьбы, на остаток ночи, что проведет она с начальником подстанции, когда тому прикажут остаться на заводе.
Но ни Белкин, ни Люська так и не замечали того, что со страхом ощущал на себе Афанасий.
Юлия Анисимовна Овешникова, раздразненная ужимками и намеками
Люськи, лишь на долю секунды задержала руку свою на бедре рядом стоявшего Афанасия – и этого мига хватило, чтобы некая таинственная жидкость стала наполнять ее желанием впитать в себя мужчину. Она словно набухала этой жидкостью, многочасовое обладание Афанасием не насытило ее, с еще большей страстью хотелось исторгаться п о том и выделениями желез; она увлажнялась уже, и Афанасий понял: Юлия сейчас уведет его с собой, да и он тоже готов излиться от одного лишь прикосновения Юлии к его бедру. Через его пальто и брюки пробилась искра многокиловольтного разряда, Овешникова была конденсатором необычайной емкости.
– Я думаю, – с прежней певучестью заговорила Овешникова, – что особой беды нет. Так ведь, Люсенька?.. Человек проспится и приступит к работе под строжайшим надзором сменного энергетика. – Она поднялась со стула, будто лишь сейчас увидела Карасина. – Начальник подстанции, вы как сюда приехали? На такси? Вы машину отпустили? Так бегите скорее, задержите ее, довезете меня до дома… Мне еще надо кое-что выяснить.
Как всякого начальника, общавшегося с рабочим коллективом, ее интересовали детали алкогольных и половых распутств..
– Где это он успел нализаться?
– Немчинов-то? – вслух размышлял Белкин. – Да припрятана, небось, была у кого-то бутылка на утро, он ее и нашел…
– А точнее – с собой принес! Обыскать надо было! Гнилой либерализм, товарищ Белкин.
Афанасий уже покидал мастерскую, спеша к такси, вслед ему было
Белкиным обещано:
– Ты не беспокойся, я его здесь в мастерской запру, чтоб не выходил, и сам утром все сделаю.
– Что случится – звони матери, – крикнул Афанасий. – Она меня поднимет.
Снег уже не хлестал, на стеклах такси – налипшие снежинки. Внутри тепло. Шофер развернулся. Стал задом подавать машину ближе к проходной. Выскочила наконец Овешникова, внесла еще большее тепло в салон, прильнула к Афанасию; рука ее полезла под пальто его, под рубашку.
– На Лесную. И побыстрее.
В семь часов этого же утра ему удалось позвонить домой, матери; он слушал ее, молчал, а та была встревожена ранним утренним – без чего-то семь – звонком Белкина, мать чуяла беду и заранее плакала.