Афанасий
Шрифт:
Москвы (знаменитый “полтинник”) направило директору завода следующее послание.
“… 14 марта с.г. работник вашего предприятия Карасин Афанасий
Сергеевич, находясь на площади Свердлова и будучи в нетрезвом виде, совершил в 18.55 акт мочеиспускания на памятник вождю мирового пролетариата Карлу Марксу. Доставленный в отделение милиции, Карасин был оштрафован на 15 (пятнадцать) рублей. Прошу принять меры административного воздействия к нарушителю общественного порядка гр-ну Карасину Афанасию Сергеевичу, о чем и доложить руководству
50-го отделения милиции гор. Москвы”.
Чего не было, того
“Чепуха какая-то, ошибка. Брать на себя такое заводу нельзя.
Ответить, что меры приняты. Доложить. 22.03.65.” Меры принимала
Овешникова, уже нацеленная на Карасина и поэтому не сказавшая ему ни слова о документе. А теперь вспомнила о реляции “полтинника”.
Действительно, чепуха. Но попахивает опасностью. Могут, конечно, люди Овешниковой протокол задержания переоформить, “Акт” сопряжен с извлечением полового органа, и если невдалеке глазели на Маркса дети, то это уже статья 120, развратные действия в отношении несовершеннолетних без применения насилия. Но в 18.55. хоть штаны снимай, никто не обратит внимания, темно уже. Правда, время мочеиспускания можно перенести на более светлую часть дня. У Рафаила длинные руки. Муженек еще до похорон достучался все-таки до Дымшица и вызвал из Израиля экспертов, чтоб те установили: Немчинов еще дышал после взрыва. Привлечение иностранных экспертов сочтено было незаконным, их не подпустили к черному трупу Немчинова, а в прокуратуре разыскивали тех, кто дал разрешение на иностранцев. Но
Рафаила, пожалуй, не унять.
Однако. Однако в КГБ своя отчетность, 18.55 там зафиксировали протокольно, чекисты, конечно, уже похвалились тем, что операция проведена, несмотря на некоторые трудности. Так что – зря Овешникова стращает его.
Узнав о документе, которому Овешникова грозилась дать ход, Белкин немедленно закрыл бюллетень и, полный сдержанного ликования, возник перед Карасиным, в радости приплясывая. Сбылось его пророчество!
Форма совпадает с содержанием – на этом заводе по крайней мере. Мир и Вселенная объяснимы! И главный энергетик на этом заводе всегда будет сволочью! И нечего бояться другу Афанасию! И некого!
Справедливость – в распоряжении его, Белкина! Потому что снимет
Белкин высокое напряжение – и…
Отплясав и отликовав, политически подкованный Белкин обнюхал милицейскую бумагу, довольно потер руки.
– Ты ее побереги. Это не только индульгенция. Придут американцы – бургомистром Москвы тебя сделают.
– Мэром. Или главой департамента полиции. Шерифом каким-нибудь…
Нет. Не придут. Ни немцы, ни американцы. Не те ватерклозеты в Москве
– испугаются. И вообще – проваливай. Что-то с тобой не то.
Стебанутый ты.
И еще одна бумага вынырнула, затем другая, третья… В доказательство полной непригодности начальника подстанции к работе
Овешникова предъявила три приказа о лишении Карасина А.С. премий за
2-й и 3-й кварталы, дополнения к тем самым приказам о выплате вознаграждений за косинус фи. Не сами приказы пошли в отдел кадров, а выписки из них, потому что, будь приказы приведены в полном виде, стало бы очевидным: премий лишались все электрики, всех она объявляла нарушителями дисциплины.
И будто дамбу прорвало, мутная волна докладных потекла в отдел кадров, Карасин обвинялся в беспробудном пьянстве и элементарном невежестве; докладные эти Овешникова размножала и расклеивала на всех досках объявлений по всему заводу, и завод окрысился на главного энергетика, очень не понравилась рабочему классу бабья месть. Женщины плевались, мужчины сочувствовали. Директор и главный инженер вызвали к себе Афанасия, подержали его перед собой и дали совет: с бабами на предприятии впредь не связываться! А тому было горько и стыдно.
Появился наконец бывший главный энергетик, выдернутый из неизвестности самой Овешниковой, ею же приведенный на подстанцию.
Бывший протянул Карасину ладошку, повисшую в воздухе, и полез в подвал, ключом Овешниковой открыл склад, куда некогда припрятал бесхозное оборудование. Карасин тут же позвонил в охрану, ткнул пальцем на бывшего и сказал, что у человека, к заводу никакого отношения не имеющего, есть ключ от служебного помещения. Ключ изъяли, Овешникова скрылась, бывшего под ручки довели до проходной, и Карасин дал ему пинка под зад.
Потом какие-то людишки с ключом Овешниковой полезли в подвал, что-то сверяли, сунули носы в дубликаты всех накладных и ушли ни с чем…
И вроде бы описанный памятник Карлу Марксу никому не вспоминался. На какие-то совсем уж детские козни обращал внимание только Белкин, с грустью признавшийся, что, знать, оскудели мозги у этой власти.
У власти! Но не у него!
Ибо проклятая загадка решена, роль личности в истории доказана и определена. Не слепая судьба движет человечеством, а хотение или нехотение выдающейся личности. Не по прихоти случая лопнула труба в директорском гараже и 246 пустых бутылок поплыли по двору, а пьяный сварщик не тем электродом пользовался. Он, Владимир Иванович Белкин, становился властителем судеб и отгадчиком их. Все философские построения свои он когда-то, сам над собой посмеиваясь, называл бреднями и, привязывая чистого и скромного человека к месту
(кабинету или креслу), превращавшему того в скотину, верил и не верил в фатальность такого слияния, и теперь мог, после злобных атак
Овешниковой, убедиться в правильности своих провидческих прогнозов.
Мог! Все зависело от свободы человеческой воли, его воли. Ею и разрешится проблема – человек красит место или место красит человека? Более того, форма и содержание осмысливались теперь в необыкновенной четкости, потому что только он, Белкин, может дать следствию более чем убедительное доказательство вины Овешниковой. В ту ночь 8 ноября он, предвидя приезд Карасина и Овешниковой, вписал в “Журнал происшествий на смене Белкина В.И.” разрешение допустить пьяного Немчинова к работе, и главный энергетик подписала не глядя.