Афера
Шрифт:
На плоскогорье солнце возвращается. Я вдруг понимаю, что еду по самому краю кратера спящего вулкана. В заполненном землей кратере площадью в пару сотен гектаров ровными рядами стоят деревянные решетки, по которым вьется виноград.
Я останавливаюсь у старого каменного дома. На дороге в грязи лежит пес, безуспешно пытающийся укрыть разжиревший зад в тени акации. Я выхожу из машины и закрываю дверь. Пес осматривает меня. Осознав, что я никак не смогу помочь ему укрыться в тени целиком, он опускает голову на лапы и закрывает
— Элиху? — зову я хозяина.
В доме слышатся шаги.
— Иду.
В дверном проеме показывается немолодой человек. На нем расстегнутая до пупка льняная рубашка, джинсы и рабочие сапоги. С обеих сторон головы — по пучку длинных седых волос: остатки былого великолепия, теперь безвольно свисающие, словно потерявший форму шутовской колпак.
— Кип? — удивляется он.
Элиху встречает меня с распростертыми объятиями. Мы обнимаемся. Он хлопает меня по спине. От него пахнет потом, дубом и вином.
Сделав шаг назад, он оглядывает меня.
— Бог ты мой, — говорит Элиху, и мне неясно, подразумевает ли это восклицание благодарность или сожаление. — Ты только погляди на себя.
— Спасибо, — отвечаю я.
— Я как раз бочки проверял. Проходи.
Он ведет меня в дом. Тут прохладно и темновато. Вдоль стен тянутся ряды дубовых бочек. От них исходит предательски сладковатый запах брожения и гнили.
— Хочешь попробовать? — предлагает Элиху. — Этим урожаем я особенно горд.
Он берет со стены дозатор — длинную, полую стеклянную трубочку — и опускает ее в бочку через отверстие в крышке. Затем зажимает конец пальцем и вытаскивает трубочку, заполненную жидкостью гранатового цвета. Элиху подносит ее к бумажному стакану. Потом убирает палец, и вино оказывается в стакане. Он протягивает мне его, уверяя:
— Божественный напиток.
Я отпиваю. Вкус как у виноградного сока, только с кислинкой.
— Что скажешь? — интересуется Элиху.
— Неплохо, — отвечаю я.
— Похоже на виноградный сок, правда?
— В каком-то смысле да.
— Да уж, — вдруг сникает он. — Не очень-то у меня получается.
— Вино совсем не плохое, — возражаю я.
— Может, через несколько лет станет лучше… — мечтает он. — Ведь с течением времени все меняется в лучшую сторону.
Я возвращаю ему стакан. Элиху выбрасывает его в мусорное ведро. У меня нет желания с ним спорить, хотя очевидно, что заявление это очень спорное.
Обедаем мы на улице, сидя на страшной жаре за складным столиком позади дома. Сюда же прибрел пес. Он залез под стол и с мученическим видом улегся у наших ног. У Элиху сегодня на обед хрустящий французский багет, сыр бри, оливки, ветчина прошутто и бутылка вина. Он наливает мне вина и поднимает свой бокал:
— Твое здоровье!
— Твое здоровье, — откликаюсь я.
Я пробую вино.
— Вот это совсем другое дело. Очень вкусно, — уверяю его я, надеясь польстить.
— Его делает тот засранец с другой стороны горы. Компьютерщик.
— Прости.
— У него хорошее вино, — все же признает Элиху. — Может, в один прекрасный день и у меня такое получится.
— Зато есть к чему стремиться.
— Да уж.
Мы едим в тишине.
— Так ты теперь свободный человек, — нарушает наконец молчание Элиху.
— Ага.
— Я бы тебя навестил, — уверяет меня он. — Но сам понимаешь, ехать было далеко.
— Понимаю.
— А я уже пожилой человек. — Это он так извиняется, что не навестил меня в тюрьме.
— Я знаю, — отвечаю я, глядя ему в глаза.
Элиху Катц был другом моего отца. Элиху приглядывал за мной после его смерти: помогал организовывать аферы, прикрывал меня, давал бесценные советы. Однажды, когда я по глупости облапошил одного политика, оказавшегося приятелем прокурора округа Сан-Франциско, Элиху выбросил козырь, который приберегал для себя — фотографии окружного прокурора в компании совсем юного мальчика. Не миновать бы мне тогда тюрьмы, но Элиху спас меня, и с тех пор я в неоплатном долгу перед ним. Хотя, надо признать, платить мне, в общем-то, и нечем.
Элиху отошел от дел пятнадцать лет назад. Он взобрался на вершину горы, чтобы там проживать свои сбережения и осуществлять давнюю мечту — делать вино. Он говорил, времена меняются: дни великих афер прошли, жертвы стали умнее, полиция спуску не дает, да и от других преступников можно ждать чего угодно. Он хотел уйти по своей воле, пока у него еще был выбор.
При этом определенные связи у него сохранились — и в Сан-Хосе, и в Сан-Франциско.
— Так чем я могу тебе помочь? — спрашивает Элиху.
— Тоби в беде, — объясняю я.
— А подробнее?
— Он задолжал. Русским. Знаешь Сустевича? Профессора?
— Вор, — брезгливо бросает Элиху, вгрызаясь в ломтик хлеба и отрывая от него кусок.
— И поэтому я собираюсь провернуть одну аферу.
— Кто жертва?
— Эдвард Напье.
— Из Лас-Вегаса?
— Теперь он проводит много времени в этих краях.
— Сколько хочешь взять?
— Двадцать пять.
— Сустевич в доле? — интересуется Элиху.
— Да, в определенном смысле, — киваю я.
Элиху обдумывает мои слова. Он наклоняется, берет ломтик прошутто, кладет на хлеб и откусывает немного.
— Знаешь, а ведь тебя поймают, — в итоге решает он.
— С чего ты взял?
— Многовато акул вокруг. Сустевич, Напье. Они свое отъедят, а вот тебе немного останется. Почему бы тебе уж заодно не обчистить президента США?
— Погоди, а он разве тоже где-то неподалеку? — удивленно восклицаю я.
— Даже если ты получишь деньги, тебя все равно найдут.
— Я уже придумал сирену. Я собью их со следа.