Афера

Февраль 1992 года

Жизнь была хороша. Эндрю Фэлкон надеялся, что ему вот-вот привалит куча денег. Всего пятнадцать месяцев назад он стал самым молодым компаньоном старейшего и наиболее уважаемого на Уолл-стрит инвестиционного банка «Уинтроп, Хокинс и К°» за всю стосорокадвухлетнюю историю существования. Глубоко затянувшись сигарой «Маканудо», Эндрю откинулся на спинку стула с подголовником и неторопливо выдохнул плотную струю дыма в высокий потолок «Рэкет-клаб», традиционного места встреч нью-йоркской элиты. Вообще-то сигар он не курил, но нынче вечером их вкус был приятен ему.

В голове у Фэлкона шумело. Ежегодный ужин компаньонов – первый в его жизни, поскольку компаньоном он стал лишь

Чтобы обслужить семьдесят шесть компаньонов, официантам понадобится несколько минут, а Эндрю должен сохранить неколебимое хладнокровие. Совсем скоро начнут распределять годовые премии, и в предвкушении этого мига у всех подводило живот от волнения. Ведь это не обычные корпоративные премии, как говорится, «десять тысяч и поцелуй в придачу». Речь идет о настоящих деньгах, о деньгах инвестиционного банка. Фэлкон потянулся к графинчику с коньяком, стоявшему перед ним на льняной скатерти.

В неярко освещенном зале с панелями из красного дерева столы были расставлены в форме буквы U. Во главе расположился И.Грэнвилл Уинтроп Четвертый, праправнук основателя банка и прямой потомок первого губернатора колонии Массачусетс-Бэй. Другие компаньоны сидели по обе стороны от Уинтропа, в соответствии со сроком службы в банке: старейшины непосредственно слева и справа и так далее, по убывающей.

Место Фэлкона было в самом конце слева, напротив Роланда Томпсона, худого, аристократического вида мужчины тридцати восьми лет, который, несмотря на стопроцентное зрение, носил очки в черепаховой оправе. Томпсон стал компаньоном два года назад. Тогда он едва ли не в одночасье вывел банк в лидеры по кредитным операциям. Однако в нынешнем году – по крайней мере, среди компаньонов циркулировали такие слухи – Томпсон заключил несколько крайне неудачных сделок, обернувшихся для банка крупными потерями. Впрочем, точно знали об этом только Грэнвилл, еще четыре члена Исполнительного комитета и сам Томпсон. Согласно традициям «Уинтроп, Хокинс и К°», сведения о потерях в тех или иных подразделениях банка компаньонам не сообщались. Что, разумеется, не мешало им делиться друг с другом разными предположениями. Эндрю заметил, что Томпсон напился уже в самом начале ужина. Заметил он и то, что за аперитивом никто не стремился поддерживать с ним разговор. Теперь Томпсон набрался так, что едва держался на стуле.

Подразделение, в котором работал Томпсон, было, по слухам, не единственным, где дела шли ни шатко ни валко. Поговаривали, будто прибыль отделов твердых доходов и собственного капитала – двух ведущих подразделений банка – упала по сравнению с оптимистическими показателями предшествующих лет. Первоначальные взносы, гарантированная страховка, торговые показатели в этих подразделениях – все пошло вниз. И стало это результатом того, что президент Соединенных Штатов назвал экономической стабильностью – медленным, но неуклонным ростом. А в инвестиционных банках это называется иначе – анемией. Здесь не любят ничего медленного и неуклонного. Здесь любят темп и изменчивость, что и лежит в основе гигантских прибылей. А их-то в последнее время и нет, почти нет. Эндрю раскурил сигару. Быть может, не стоит ожидать от этого ужина слишком многого.

Фэлкон посмотрел на тех, кто сидел во главе стола. Грэнвилл улыбался своей обычной сдержанной улыбкой чему-то, что говорил ему сосед слева. Точно так же он улыбается, когда ему сообщают новости, причем не важно какие – хорошие, дурные, нейтральные. Вглядевшись в выражение лица Грэнвилла, Эндрю не заметил ничего, что хоть как-то прояснило бы вопрос с премиями. Грэнвилл идеально воплощал тот тип банкира, который на жаргоне Уолл-стрит назывался просто – "Я". Он никогда не выказывал чувств. Потому что иначе можно оказаться в проигрыше.

Эндрю поудобнее устроился на стуле и усмехнулся. За пределами Уолл-стрит Грэнвилл ведет себя иначе. Как правило, никого в банке он к себе слишком близко не подпускает, но для Фэлкона было сделано исключение. За последние четыре года Эндрю все чаще и чаще приглашали в гости на уик-энды в поместье Уинтропа в Ист-Хэмптоне, просторно раскинувшееся вдоль океанского берега, – в то время, когда Фэлкон еще не занимался многомиллионными сделками. Вот тут-то он и увидел Грэнвилла в домашней обстановке. Эндрю узнал, что тот обожает бега с участием чистопородных рысаков: у него в конюшне стояло четыре скакуна. Он владел великолепной коллекцией старинного оружия, а также огромной яхтой с командой из десяти матросов. Иногда они выходили в море на целый день и, вернувшись к закату, сразу садились за роскошный ужин, приготовленный домашней обслугой. А потом Эндрю с Грэнвиллом удалялись в обставленный старинной массивной мебелью кабинет хозяина, чтобы потолковать за бокалом столетнего шотландского виски о бизнесе и политике. Говорили они часами, и Фэлкон мотал на ус все, что скажет и посоветует Грэнвилл.

– Ну и что тут смешного?

Фэлкон обернулся. Вопрос задал Джим Кунковски, глава отдела процентных ставок.

– Ничего, – улыбка сползла с лица Фэлкона. Это было первое слово, сказанное им Кунковски, хотя последние два часа они просидели рядом. Но таковы уж нравы в инвестиционных банках. Говорят, иногда люди годы проводят в одном кабинете – и словом не обмолвятся. Они здесь для того, чтобы делать деньги. И все.

Приятным человеком Кунковски не назовешь. О его буйном характере ходили легенды, а о том, что сотрудники отдела презирают своего начальника, знали все. Но если не считать заканчивающегося года, он заработал банку кучу денег, так что открыто на него никто не позволял себе пожаловаться. Увеличение капитала – вот альфа и омега «Уинтроп, Хокинс и К°», и Кунковски увеличивал его. Однако в нынешнем году дела у него не заладились, и вокруг появились акулы.

– Ничего, – спокойно повторил Эндрю и отвернулся.

Фэлкон откинулся на спинку стула и прикрыл глаза. Отдел, занимающийся слиянием компаний – ведущее подразделение в банке, где Фэлкон и трудился по пятнадцать часов в день, – тоже переживал не лучшие времена. Но собственное положение не внушало Эндрю опасений, хотя вообще-то инвестиционные банки складывали трупы специалистов в этой области штабелями. Начальство любило его.

Грэнвилл Уинтроп недвусмысленно дал это понять не далее как вчера, когда они встретились в роскошном кабинете старшего компаньона на десятом этаже штаб-квартиры банка, расположенной на Уолл-стрит, 72. Оба посмеялись над тем, что кабинет Грэнвилла находится не выше десятого этажа этого здания-небоскреба, ибо как раз до него дотягиваются пожарные лестницы. А дальше, без всякого перехода, Грэнвилл вдруг обрушил на Фэлкона поток комплиментов. «Времена тяжелые, – заметил он, – и все же за минувший год вам удалось вдвое увеличить доходность. За вами несколько важных и солидных сделок, не говоря уж о новых и весьма серьезных клиентах. Мы все гордимся вами. Так держать». Эти слова все еще звучали в ушах Эндрю.

Нет, беспокоиться по поводу премии ему незачем. Она должна быть по крайней мере, на пятьдесят тысяч долларов больше прошлогодней четвертьмиллионной премии, которую он получил как один из вице-президентов. С другой стороны, вдруг подумалось Фэлкону, не исключено, что в ситуации, когда перспективы банка выглядят довольно безрадостно, Грэнвилл мог приравнять свои вчерашние похвалы к эквиваленту годовой премии, во всяком случае немалой ее части. А деньги Фэлкону были нужны, очень нужны. Прошлогодние двести пятьдесят тысяч, к которым следовало прибавить еще стотысячную годовую зарплату, каким-то образом испарились.

Фэлкон открыл глаза и сделал еще глоток коньяка. Хватит ли у него решимости осуществить задуманное? Достанет ли веры в себя? А может, даже если премия окажется меньше, чем он рассчитывает, не дергаться, остаться на месте?

Дождавшись, пока все бокалы наполнятся шампанским, Грэнвилл Уинтроп медленно поднялся. Эндрю смотрел на старшего компаньона сквозь стенку графинчика, по которой медленно стекали капли коньяка. Возможно, стекло искажало облик Грэнвилла, но он выглядел сейчас гораздо старше, чем вчера.