Афера
Шрифт:
Неверными шагами Кунковски обогнул угол стола, где сидел Фэлкон, и направился к Грэнвиллу. Несколько старших партнеров при приближении Кунковски поднялись со своих мест, но Грэнвилл сидел, невозмутимо посасывая огромную сигару.
Кунковски, крупный, ростом почти в пять футов шесть дюймов, крепко сбитый мужчина, остановился в десяти шагах от него. Габариты свои Кунковски использовал для запугивания людей – Фэлкон не раз становился тому свидетелем. Ему такие выходки не нравились, и сейчас он с интересом наблюдал за происходящим, чувствуя, что на сей раз демонстрация физической силы не поможет Кунковски.
– Вы, ребята,
– Чушь! – Грэнвилл продолжал посасывать сигару. – Вам прекрасно известно, что господин, сидящий справа от меня, Бен Уэйнгертен, президент нашего банка, – еврей.
– Наполовину юрей. – Кунковски проглотил начало слова.
– Вы совершенно пьяны, мистер Кунковски. Возвращайтесь на свое место. – Впервые в голосе Уинтропа прозвучало раздражение.
Хороший совет, подумал Фэлкон. Быстро обежав взглядом стол, он убедился, что санкция применена еще к троим, в том числе Роланду Томпсону. Их унылый вид со всей очевидностью свидетельствовал о том, что они изо всех сил старались скрыть. Но этим троим не хватало смелости Кунковски – или его глупости. Они сидели на своих местах, как пришпиленные. Спорить с членами Исполнительного комитета – чистое безумие. Коли уж санкция объявлена, решения никто и никогда не изменит. Можно продолжать работать в банке сколько угодно, получая те же самые сто тысяч в год, что и остальные компаньоны, но о премии надо забыть. А ста тысяч долларов не хватит на ежегодное обновление гардероба жены, не говоря уж о выплатах за дом, машинах, яхтах и драгоценностях, купленных на прибыль. А если жаловаться или тем более оскорблять этих господ, они способны изрядно затруднить получение компаньонского процента: например, растянуть выплату на долгие годы, постоянно предлагая вам все меньшую и меньшую сумму, – вы ведь нуждаетесь в наличных. Так что лучше уйти тихо, забрать побыстрее свои проценты и поискать работу в каком-нибудь другом инвестиционном банке, помельче.
– Не собираюсь я никуда возвращаться! Не собираюсь молчать, как вам того хотелось бы! – Кунковски повернулся к рядовым компаньонам. – Ну, что же вы? Кому еще воткнули в задницу раскаленную кочергу? Я ведь знаю, не только мне.
Трое с пепельными лицами, те, кого только что вычислил Фэлкон, всячески избегали взгляда Кунковски. Остальные смотрели ему прямо в глаза. Фэлкон похвалил себя за то, что умеет читать по лицам, но эта способность была для него не внове. В конце концов, большую часть своих подпольных расходов он покрывал за счет выигрышей в покер.
– Ну, что же вы, нам надо быть вместе. Только так нам удастся побить этих ублюдков.
Никто не откликнулся.
– Ну, пожалуйста же...
По-прежнему молчание.
И тут Кунковски вдруг понял, что его эмоциональный всплеск был роковой ошибкой. Понурившись, здоровяк вновь повернулся к начальству. Старейшины молча смотрели на него, и Фэлкон ощутил в их взгляде ненависть. Никто еще не позволял себе говорить с членами Исполнительного комитета так, как Кунковски. Они – боги. И боги немилосердные.
Какое-то мгновение Кунковски смотрел налившимися кровью глазами на Грэнвилла, затем прижал к ним ладони. В зале стояла оглушительная тишина, слышны были только рыдания Кунковски и негромкое потрескивание сигары Грэнвилла.
Тишину нарушили шаги четверых здоровенных охранников, которых, повинуясь кивку Грэнвилла, вызвал метрдотель. Но в них уже никто не нуждался. Кунковски был повержен.
Фэлкон наблюдал, как человек распадается у него на глазах.
Грэнвилл Уинтроп сидел один в небольшой комнате для отдыха на четвертом этаже «Рэкет-клаб», выходившей окнами на Парк-авеню. Покуривая третью за вечер сигару, он задумчиво глядел на огни пробегающих внизу автомобилей. В этот ночной час Нью-Йорк казался таким мирным, особенно в легкой пелене падающего снега.
Фэлкон замешкался на пороге. Разговор предстоит нелегкий. Может, стоило подождать до понедельника? Он шагнул внутрь.
– А, Эндрю, заходите, – спокойно проговорил Уинтроп. – Дверь только за собой закройте.
Все, пути отрезаны. В семьдесят один год Уинтроп сохранил отменное чутье. Даже после всего выпитого – а выпито прилично – от внимания старика ничего не ускользает. Глубоко вздохнув, Фэлкон вошел в комнату. Конверт с премией надежно покоился во внутреннем кармане смокинга.
– Ну, как вам первое причастие?
– Любопытно. Правда, для мистера Кунковски и еще нескольких людей это был весьма неприятный вечер. – За спиной Эндрю щелкнул замок.
– Да, но это было необходимо, – бесстрастно отозвался Грэнвилл. Он не хотел говорить о Кунковски, которого для него больше не существовало.
– Довольны премией, Эндрю? – Голос Грэнвилла звучал так же ровно, но в глазах вспыхнули искорки.
Фэлкон опустил взгляд на мягкий голубой ковер. Грэнвилл всегда сразу берет быка за рога.
– Конечно. Бог мой, ведь есть люди, которые за всю жизнь столько не заработали. – Эндрю подумал об отце. Быть может, в этот самый момент сидит отец в своей квартирке, в обшарпанном двухэтажном доме, по соседству с такими же, как он, смотрит по черно-белому телевизору какой-нибудь старый фильм и кутается в одеяло, потому что нет у него денег отапливать зимой продуваемое со всех сторон жилье больше чем до четырнадцати градусов.
– Ну, там, откуда это пришло, денег побольше будет. Гораздо больше. – Грэнвилл махнул рукой так, словно миллион долларов – мелочь в кармане. – Я старался подкинуть вам еще полмиллиона, но другие члены комитета заупрямились. Банк носит мое имя, однако приходится быть дипломатом. – Грэнвилл умолк и фыркнул так, будто именно дипломатия – самая неприятная сторона его работы. – И все же это почти вдвое больше, чем за всю историю нашей компании получил компаньон со стажем в один год. – Грэнвилл немного помолчал. – Но вы заслужили эти деньги. Заслужили вплоть до последнего цента. – Грэнвилл поморщился, словно с неприязнью вспоминая перепалку с коллегами по Исполнительному комитету из-за премиальных Эндрю.
– Поверьте, я очень признателен вам, даже слов не подберу. – Фэлкон смущенно переступил с ноги на ногу.
Старик внимательно посмотрел на свою юную звезду.
– Наверное, не стоило бы говорить вам этого, Эндрю, – Грэнвилл повернулся к окну и тут же вновь перевел взгляд на Фэлкона, – но вы напоминаете мне меня самого в молодости. Блестящий, настойчивый, решительный и, конечно, любимец женщин. – Уинтроп широко улыбнулся, и морщинки по обе стороны его рта сложились в четко очерченную решетку. – Похоже, ко мне вы никогда не приходили с одной и той же дамой.