Аферисты (Мутное дело)
Шрифт:
– Мотивами следователь Боголепов руководствовался, по-моему, самыми банальными, – строго сказал Гуров. – Преступники должны быть изобличены, несмотря на их общественное положение.
– Старая песня, – махнул рукой генерал.
– Старая, – согласился Гуров. – Классика жанра. А насчет показаний Игнатьева не беспокойся. Они будут. Завтра мы думаем провести очную ставку между ним и Парамоновым. Парамонов долго упрямился, но, когда его опознала соседка, когда мы ему предъявили отпечатки пальцев из квартиры Тумановой, другие данные экспертизы, он «поплыл». Обещал стереть своего бывшего шефа в порошок за то, что тот его подставил. По-моему,
Такой разговор состоялся у них накануне, и от него в душе Гурова остался неприятный осадок. Генерал казался непреклонным и не желал слушать никаких доводов. Это ставило самого Гурова в крайне неудобное положение. Он обещал Боголепову, что вернется, обещал ему поддержку и помощь, призывал не вешать нос и не складывать руки, а теперь получалось, что он просто эгоист и трепач, при первой неудаче прячущийся в кусты. Такого мнения о себе Гуров не мог допустить. В любом случае он собирался вернуться в Пожарск. Важно было только, в каком качестве он туда вернется. Если просто в качестве частного визитера, то и для Боголепова, и для него самого это будет слабым утешением. Но его официальные полномочия целиком и полностью зависели от генерала Орлова, а он, похоже, не собирался ни расширять их, ни продлять. Наверное, по-своему он был прав, но Гуров такой правоты не мог ни понять, ни тем более принять. Поэтому большие надежды он возлагал на предстоящую очную ставку.
Верный цепной пес Игнатьева Парамонов за последние дни сильно разочаровался в своем хозяине, особенно когда понял, что тот оставляет его один на один с правосудием. Игнатьев пошел даже более изощренным путем. На одном из допросов он как бы невзначай подбросил Гурову мыслишку, что Парамонов мог убить Туманову по личным мотивам – якобы между ними давно существовала неприязнь. Узнав о такой версии, Парамонов был вне себя от бешенства и пообещал живьем «закопать» Игнатьева. Он сам попросил, чтобы его свели с бывшим шефом, намекнув при этом, что оперативники не будут разочарованы.
Гуров отнесся к такому заявлению с настороженностью, потому что до сих пор ни Игнатьев, ни Парамонов ничего конкретного не сказали. Грубо говоря, они оба валяли дурака – каждый по-своему, но с одинаковым результатом. Игнатьев, которому на ногу наложили гипсовую повязку, окончательно нацепил на себя маску непонятого гения и оболганного альтруиста. Он отрицал всякую причастность к убийству Тумановой, а когда ему задавали вопросы о его мошеннической деятельности, пускался в туманные философские рассуждения, смысл которых в конце концов сводился к тому, что он ни в чем не виновен. Парамонов вначале просто смотрел зверем и примитивно отпирался ото всех обвинений. Однако потом, под давлением улик, заметно скис, задумался и некоторое время просто молчал. Ему не больше Игнатьева хотелось в тюрьму. Возможно, он и дальше бы гнул свою линию, если бы ему не показали протокол допроса Игнатьева, где тот валил все на своего верного оруженосца. Импульсивная натура Парамонова такого вероломства не выдержала.
Как раз перед очной ставкой врачи сняли с Игнатьева гипс, и это подействовало на него, как ни странно, крайне отрицательно. Видимо, он считал, что образ страдальца, который он старательно сейчас культивировал, без гипса выглядел не до конца убедительным.
Впрочем, Гуров полагал, что дело тут не только в гипсе. Пребывание в тюремной больнице, нервное напряжение и естественное беспокойство перед встречей с Парамоновым подействовали на Игнатьева
Следом за ним ввели Парамонова, и от взгляда, которым обменялись бывшие сообщники, беспокойство охватило уже оперативников. От этого взгляда можно было прикуривать. Трудно сказать, что могло бы случиться, если бы Парамонов не был в наручниках и его не стерегли неотлучно два дюжих милиционера с дубинками.
Парамонов успел, однако, выкрикнуть в адрес шефа какую-то невнятную угрозу и даже сделать шаг в его сторону, но его вовремя оттащили.
Гуров, внимательно наблюдавший за Игнатьевым, заметил, что тот сильно побледнел, а в глазах у него появилась тревога. Он заметно похудел за последние дни, был не так гладко выбрит, и в нем почти уже не осталось той вальяжности, с которой он встречал Гурова в первый раз.
«Он, конечно, не профессиональный преступник, – подумал Гуров. – Наверное, сам он вообще не считает себя таковым. Вся беда в том, что этот человек забыл о самых простых вещах – о морали, о долге, о чистоплотности. Ему показалось, что чистая сорочка и дорогой костюм прекрасно могут все это заменить. И он даже не заметил, как оказался по уши в самом настоящем дерьме. Забавно, что даже в таком положении он пытается убедить себя, что все идет отлично».
Неожиданно в коридоре послышался шум. Дверь отворилась, и в комнату вошел генерал Орлов, сердитый и насупленный. При его появлении все вскочили, а подполковник Сорокин тотчас поднес ему стул. Генерал сел, снял с головы фуражку и молча махнул Гурову рукой, как бы призывая не обращать на него внимания и заниматься делом.
После обычных формальных вопросов к подозреваемым Гуров обратился к Игнатьеву со словами:
– Гражданин Игнатьев, вы по-прежнему утверждаете, что не имеете отношения к убийству гражданки Тумановой?
Гуров задал этот вопрос сухим деловым тоном, но на самом деле он очень волновался при этом. Все сейчас зависело от неуравновешенного и недалекого Парамонова. Если он вдруг откажется от своего обещания и не скажет ничего нового, затея Гурова неизбежно пойдет прахом. Придется искать другие пути для изобличения Игнатьева, но вполне может статься, что его причастия к убийству доказать не удастся. Сам Игнатьев так и сказал:
– Официально заявляю, что никаких причин убивать Туманову у меня не было! И, разумеется, я этого не делал. Это чудовищная ошибка.
Парамонов мрачно посмотрел на него, скрипнул зубами, но ничего не сказал. Гуров полистал протоколы и задал новый вопрос:
– В таком случае, может быть, вы знаете, гражданин Игнатьев, кто мог убить Туманову? Вы знали эту женщину очень близко. Должны быть в курсе ее дел. У нее были неприятности? Ей кто-нибудь угрожал?
Игнатьев колебался всего секунду, а потом твердо сказал:
– Мне об этом ничего не известно. Эта смерть явилась для меня полной неожиданностью.
Гуров опять порылся в бумагах и спросил:
– А вот вы намекали, гражданин Игнатьев, что ваш водитель Парамонов был с Тумановой в неприязненных отношениях и мог совершить это убийство. Что вы на это скажете?
Игнатьев нахмурился и заерзал на стуле. Кожа на лбу у него покрылась испариной. На Парамонова он избегал смотреть.
– Не помню, чтобы я говорил такое… – пробормотал он. – Может быть, я просто высказал предположение. В порядке размышления… Ничего конкретного я не имел в виду.