Афган
Шрифт:
Как только рвануло, духи открыли огонь из засады. Пули безжалостно косили растерявшихся солдат. Многие так и не успели поднять свои автоматы и замертво валились на землю. Мишка еще не успел понять, что произошло, как крупнокалиберная пуля перебила ему лучевую кость правой руки, на которую он оперся, чтобы встать после перевязки Ахмедова. Другие пули этого же калибра прошили все еще стоявшего Вощанюка, и он рухнул на Шандру, прикрыв его своим крупным телом. Больше Мишка не видел ничего.
А солдаты гибли... Клюев стоял на коленях и давил на курок автомата, поводя стволом из стороны в сторону, давил даже тогда, когда перестал ощущать дрожание оружия, и, получив пулю в голову, все равно давил на курок, пока смерть не ослабила его пальцы. В какие-нибудь пять минут все было закончено...
Шандра
Через некоторое время в ушах появился легкий звон, а потом стали прорезаться искаженные звуки, то резко колющие перепонки, то затихающие. Стало труднее дышать. Мишка чуть повернул голову и приоткрыл рот. Сейчас же откуда-то сверху скользнула струйка тягучей жидкости и увлажнила его десна и язык. Шандра сначала обрадовался и проглотил немного, но тут же понял, что это кровь, и его опять тряхнули судороги в желудке. Мишка дернулся всем телом, и звуки ринулись в полном звучании в его мозг, больно раня его. Теперь Шандра услышал гортанную речь, одиночные выстрелы, и до него дошло, что за людей он видел.
Через узенькую щелочку век Мишка рассматривал дикую картину мародерства, вернее, только маленькую часть картины, окружавшей его. На том отрезке пространства, который он мог видеть, повсюду лежали трупы солдат. Духи ходили смело, не пригибались, не оборачивались, громко переговаривались и смеялись. Они подходили к убитым, переворачивали их ногами на спину, стаскивали одежду, если она не была сильно испачкана кровью, забирали ценные на их взгляд вещи: часы, авторучки, портсигары и прочую мелочь, что обычно водится в солдатских карманах. Изредка духи стреляли одиночными в голову тем, кто еще показывал признаки жизни, или перерезали им горло широкими лезвиями кинжалов.
Шандра замер. Он лихорадочно вспоминал, где его автомат. Ни под собой, ни на себе он не ощущал ничего жесткого... И вдруг его осенило, что в санитарной сумке у него лежит граната, и пожалел, что не сможет ее достать. «Эх, достать бы сейчас эту гранату! – мучался мыслью Мишка. – Я бы вам, сукам, показал кузькину мать!». Сквозь щелку прикрытых век он увидел подходящие к нему ноги, наискось перечеркнутые стволом автомата. Шандра успел рассмотреть еще новенькие мягкие сапоги, расшитые цветным бисером, и закрыл глаза. Теперь он слышал, как эти ноги вплотную подошли к его голове и пошли вокруг, уверенно вминаясь в песок. Мишка все время ждал выстрела, но почувствовал только грубый толчок в левый бок. Тяжесть, давившая на него сверху, исчезла. Шандра чувствовал себя совершенно голым и беззащитным под взглядом духа, но того привлекла портупея Вощанюка, и он, что-то бормоча, торопливо снимал ее. Мишка ничем не мог порадовать глаз духа, так как весь был залит кровью капитана, создававшей иллюзию того, что Шандра мертв.
Очень скоро духи выпотрошили всех и, отойдя к обгоревшему винограднику, постелили на землю цветастые платки, уселись на колени и вознесли Аллаху благодарственную молитву. Потом они поднялись и скрылись в каменных россыпях скал.
Мишка долго наблюдал за ними, ловя взглядом то тут, то там выплывающие из-за камней чалмы и горько жалея, что стрельнуть в эти ненавистные головы не из чего.
Прошло около часа, прежде чем Мишка решился подняться с Ахмедова. Он сполз с остывшего трупа и сел. Голова раскалывалась от боли, тошнота давила все сильнее, истощенный организм не мог ничего извергнуть из желудка; до умопомрачения кололо в животе. И не только это сильно беспокоило Мишку, беспокоила правая рука. Теперь он взглянул на нее и увидел, что выше кисти кость раздроблена, а обломки ее торчат белыми зубьями сквозь черно-кровавую запыленную плоть. Шандра понимал, что срочно нужно промыть и забинтовать, но он слишком хорошо знал, что сделать это нечем. Он посидел еще немного, размышляя над тем, что ему делать, потом поднялся на ноги, придерживая изуродованную руку левой. Тут же он увидел свою сумку, затоптанную чужими ногами. Он поднял ее, с радостью ощутил в ней тяжесть гранаты. Мишка вытащил ее, сумку отбросил, ввинтил запал и сунул гранату в левый карман брюк. Теперь он почувствовал себя увереннее.
Мишка бродил среди убитых друзей, многих не узнавая, так как душманские пули разворотили их лица в кровавое месиво. Всех нашел, но никак не мог понять, где же Пожарищенский, пока не вспомнил, что все началось со взрыва. Теперь Мишка решил уходить вслед за духами. Наверняка где-то рядом есть кишлак, в который пошли духи. А если есть кишлак, значит, есть и дорога, по которой рано или поздно должны идти армейские машины. Мишка еще раз обошел место гибели батальона, но ничего из оружия не нашел, шарить же по подсумкам в поисках пищи и курева не стал. Только подобрал с земли широкополую офицерскую панаму и почти полную флягу воды...
Перед наступлением темноты Мишка нашел небольшое углубление в скале, прикрытое сверху плоским козырьком, улегся на не остывший еще камень. Ночь пришла темная, прозрачно тихая, с ясным иззвезданным небом. Шандра чувствовал, что у него повышается температура и скоро он начнет замерзать. Планы на завтрашний день мешались в его голове. Вскоре, так ничего и не придумав, Мишка погрузился в болезненно бредовую муть тяжелого сна. Его трясла лихорадка, он что-то вскрикивал сквозь отуманенное сознание, пугаясь своих вскриков. Так прошла долгая ночь, и лишь под утро Мишка уснул на несколько часов, пока проклятое кругломордое солнце не начало раскалять воздух и камни. Шандра проснулся немного окрепшим, и теперь более оптимистически смотрел на ожидающие его впереди испытания. Рука ныла, изредка подергивая и покалывая иглами боли. Значит, рана загноилась, и теперь вопрос времени, будет ли у него рука. Эта мысль поставила Мишку на ноги. Он снял с себя ремень и, помогая левой руке зубами, увеличил его на всю возможную длину. Потом расстелил его на земле и, примерившись, улегся на спину так, чтобы застегнутый ремень плотно перехватил раненую руку. Ценой невероятных усилий ему удалось это. Немного полежав, отдохнув, Мишка встал, натянул панаму на голову, подобрал флягу и начал карабкаться вверх на скалу, имеющую удобный наклон для подъема, и трещины, достаточные для того, чтобы втиснуть в них стопу.
К полудню Шандра поднялся на вершину скалы, но не увидел с нее ничего для себя утешительного, а только следующую гору, гораздо выше этой. Мишка громко выругался. Делать было нечего, и он начал спуск. У подножия горы Мишка был к вечеру. За весь день он не встретил никого, кроме греющейся на камне кобры. Обошел ее от греха подальше. На этот раз он быстро уснул, разбитое тело требовало отдыха, но рана беспрерывно дергала, и скоро Мишку затрясло. Ему не хотелось есть, но жажда вынудила еще днем выпить большую половину воды из фляжки, он испугался, что в беспамятстве выпьет остатки, поэтому, прежде чем улечься, он отбросил фляжку подальше от себя.
Эта ночь совершенно вымотала Мишку. Утром он еле смог подняться. На раненую руку он старался не смотреть. Она совершенно распухла, и каждое движение отдавалось в ней болью. Все тело ломило, хотелось лечь и лежать, лежать без движения...
Наконец-то Мишка вскарабкался на вершину. Под горой лежал небольшой кишлачок, а чуть дальше виднелась дорога. Он решил дождаться темноты, чтобы пробраться поближе к цели своего пути, а пока лежал, напрягая зрение, рассматривал кишлак и дорогу. Дома в кишлаке были плотно прикреплены друг к другу и соединены общим широким дувалом. Мишка разглядел на одном домишке вывеску и понял, что это кантин.