Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах

Дышев Андрей Михайлович

Через несколько дней двое парней в голубых пижамах переложили Гешку на носилки, опустили в лифте в огромный вестибюль, вынесли на улицу, задвинули в зеленый «уазик» с красным крестом на борту, и поехал Гешка по широким улицам незнакомого города. Медсестра в шубке, наброшенной поверх белого халата, сделала ему укол в плечо, и Гешка уснул с улыбкой, счастливый от того, что ему тепло, что ему не надо ни о чем беспокоиться, что ему достаточно закрыть глаза, как люди исчезнут, и пока он не захочет, они не появятся вновь. Они принадлежали ему, весь мир был теперь послушен, и не было ничего приятнее

этой власти.

Потом он долго летел в санитарном самолете и все это время спал, только один раз проснулся, чтобы попить.

Он не спрашивал, куда его везут. Ему было все равно. А наивные люди даже не знали, что это они, вместе с улицами, домами, самолетами, как декорация в театре, движутся мимо Гешки.

С аэропорта его снова везли в «уазике», Гешка увидел дома и узнал Москву. И это даже не удивило его: а как могло быть иначе? Равнодушное осознание счастья безраздельно владело им уже много дней после того, как он вернулся в себя.

Разве заметишь щепоть сахара в стакане переслащенного чая?

В белой комнате под мощным многоламповым светильником его осматривали врачи: кто-то нащупывал пульс, кто-то оттягивал веко, кто-то разматывал бинты на шее.

— Пулевое ранение грудной области, — читал один из врачей историю болезни. — Входное отверстие — над правой ключицей. Повреждены легкое, желудок… Оперирован дважды.

Гешка привык к тому, что его осматривали. Это тоже было ему приятно.

В палате, куда его отвезли, лежало трое парней. Гешке казалось, что он напялил на себя, как свитер, эту палату с незнакомыми парнями. Он лежал молча, пока не привезли ужин. За едой парни оживились, стали расспрашивать Гешку, из какой он части и с чем лежит. Гешка стал рассказывать про разведроту, про хозвзвод, про Яныша. Он говорил медленно, но все равно быстро уставал; приходилось умолкать и отдыхать минуту-две. Парни были просто замечательные. Они все понимали и не торопили его. Несколько раз Гешка сказал о себе в третьем лице. Парней это не удивило. Они тоже видели себя с высоты и вернулись оттуда одной дорогой.

А потом — Гешка не помнил, сколько часов или дней прошло — в палату на цыпочках вошли отец и мать.

Мать сдерживала слезы и старалась говорить мужественным голосом:

— Ты хоть помнишь, Гена, как я в ташкентский госпиталь к тебе прилетела?

— Помню, мам, — ответил Гешка.

— Ты был похож на покойника.

— Хватит этих мрачных сравнений, — неестественно бодро прервал отец. — Чем тебя здесь кормят?

— Как живет Тамара, мам? — спросил Гешка.

— Не знаю. — Она пожала плечами. — Один раз только ее видела. Кажется, спуталась с каким-то фарцовщиком… Ты еще не забыл ее?

— Пап, ты не знаешь, что с ребятами? Где Гурули?

— Кто такой Гурулин? — спросил отец. Они оставили в тумбочке кулек с апельсинами, две банки сока. «Мы только задавали друг другу вопросы, — подумал Гешка. — Никто ничего не знает…»

Из палаты было видно, как бородатый длинноволосый дядька ходил по коридору и громко говорил:

— Никто, даже самое авторитетное правительство, не смогли бы ввести войска в Афганистан, если бы интернационализм не был заложен в нас генетически…

Гешка слушал-слушал и уснул. Снился ему бородатый оратор

на черных протезах, похожих на кирзовые сапоги, и в военном мундире.

— Наше поколение — квинтэссенция многих поколений, замешанная на революционности, — возбужденно говорил он. — Наши гены просто трещат от жажды глобальной деятельности. Наш человек не способен заниматься всякими мелкими делами, скажем, производить высокоточные приборы, умело торговать, качественно строить. Наш человек рожден для свершения катаклизмов. Мы лепим историю экскаваторами, а не кирпичиками. Космические ракеты, БАМы и другие стройки века — для нас детские забавы. Нам было скучно, и мы пошли в Афганистан, чтобы заняться достойным для нас делом…

Ночью в палате кто-то стонал. Мать приходила дважды в неделю. Она протирала Гешкину койку и тумбочку салфеткой, смоченной в водке, потом садилась рядом и рассказывала Гешке о том, что в подъезде ее дома выбили стекло, что в квартире страшные сквозняки, что по телевизору показывают сплошную муть. Гешка видел по ее глазам, что мать хочет поговорить с ним о чем-то более важном, но наедине.

Гешка спросил у врача, когда ему можно будет вставать. Врач ответил, что надо подумать.

Гешка попросил у медсестры лист бумаги и ручку и стал писать письмо Гурули. Он писал ему, что ни хрена не помнит, как его ранило, что только сейчас стал соображать нормально и очень бы хотел узнать, кто помешал ему разделить судьбу Яныша. Обратным он указал адрес матери.

По ночам Гешка спал плохо, его пугали крики безногого Расима Абдуллаева. Зато днем он высыпался до одури. Может быть, оттого, что лежал Гешка напротив окна и сквозь его веки просачивался молочно-белый свет, он часто видел сны про горы. Овальные натечные ледники, похожие на оплывший со свечи воск, полыхали слепящим огнем, отражая в себе неправдоподобно яркое солнце. И света вокруг было так много, что, казалось, в этом мире вообще не бывает теней…

Как-то Гешка открыл глаза и увидел, что напротив него сидит отец и пристально рассматривает его лицо. Гешка испугался этого взгляда, коснулся рукой лба, щек. Отец не без труда улыбнулся.

— Я ждал, когда ты проснешься.

Он склонился над тумбочкой, стал выставлять туда какие-то банки с соками, фруктами. Тумбочка была и без того переполнена, тогда отец, освобождая место, стал вынимать то, что принесла мать.

— Я с тобой хочу поговорить, Гена, — сказал отец, выпрямился, оглядел палату и, убедившись, что все спят, добавил: — Может быть, это будет тебе не совсем приятно.

«Тамара вышла замуж», — подумал Гешка.

— Мне стало известно, — отец пристально посмотрел сыну в глаза, — каким образом ты оказался в районе боевых действий.

«Слава богу!» — Гешка облегченно вздохнул.

— И чтобы не было никаких кривотолков, ты должен написать что-то вроде объяснительной.

Гешка ничего не понял.

— Какая объяснительная, пап?

Отец, сдерживая раздражение, негромко сказал:

— Ну посуди сам, какой нормальный человек ни с того ни с сего тайком проникает в вертолет и с чужим подразделением вылетает в горы, которые кишат душманами. Как все это изволите объяснить? Ты ребенок или ненормальный? Тебе надоела жизнь?