Афганский полигон
Шрифт:
Кто-то приблизился сзади, бесцеремонные руки обшарили его снизу доверху, вывернули карманы. То же проделали с Эдвардс и Хуком.
Послышались быстрые фразы на языке пушту. Боевики сомкнулись, окружили пленников тесным кольцом. Их было человек тридцать, худощавых, суровых, вооруженных автоматами Калашникова. Глаза их смотрели без всякого выражения. Так опытные охотники смотрят на вышедшую под выстрел дичь.
Сверху послышались чьи-то голоса. Им ответили снизу, засмеялись. Смех был особый, издевательский, с подвизгом, отчего по коже невольно продирала дрожь.
Роман, помнивший
На лежащего Бигза снова посыпался песок, отверстие внезапно ярко осветилось, и тело Маккаферти тяжелым кулем рухнуло на землю.
Эдвардс слабо вскрикнула, что еще больше насмешило талибов.
Трое из них присели на корточки, начали обыскивать убитых. Их приятели переговаривались с ними, то и дело разражаясь тем же леденящим душу смехом.
У Хука затряслась челюсть. Он возвышался над своими врагами на целую голову, но едва ли это являлось большим преимуществом. Мужество покинуло его задолго до того, как он имел возможность оказать вооруженное сопротивление, и теперь он лишь беспомощно наблюдал за тем, как боевики шарят по карманам его товарищей, да надеялся, что его минует их страшная участь.
К Эдвардс, казалось, вернулось самообладание. Она со всем возможным презрением, накопленным веками британской цивилизации, наблюдала за действиями мародеров. Когда один из них снял часы с руки Маккаферти и тут же нацепил на себя, любуясь трофеем с непосредственностью ребенка, ее губы покривились в пренебрежительной усмешке. Чего еще можно ждать от дикарей?
Это не укрылось от внимания боевиков. Стоявший неподалеку от нее молодой, с кудрявым пушком на гладкой подбородке, автоматчик шагнул к ней и цепко ухватил за отворот куртки.
– Ты грязная сука, – сказал он, правильно выговаривая английские слова.
При этом он подтянул ее ближе к себе.
Эдвардс ударила его по руке.
– Немедленно отпустите! – звонко крикнула она.
Талиб оскалил белые зубы, рванул сильнее. Послышался треск, ворот разошелся, обнажив черное боди, прикрывавшее грудь.
Боевики оживились, заговорили громче, быстрее. Двое шагнули ближе, их глаза разгорелись.
Эдвардс попыталась пнуть державшего ее мучителя в пах, но тот был начеку и ловко увернулся. Его товарищи загоготали и заулюлюкали.
Разозлившись, бандит размахнулся и наотмашь хлестнул девушку по щеке раз, другой.
Он ударил бы и в третий, если бы Роман не перехватил его руку.
– Хватит, – сказал он на пушту.
Тотчас ему на плечи обрушился тяжелый удар. Он выпустил руку талиба и рухнул на колени. Его руки завели за спину, к шее приставили лезвие ножа, жесткая рука схватила за волосы, отводя голову назад.
«Вот и все», – только и успел подумать он.
И еще подумал, что рыцарские манеры иногда просто глупы. Впрочем, все это было уже не важно. Голову рывком, до боли, завернули кверху, ему в глаза ударил ослепительный свет из отверстия колодца. Сейчас он погаснет навсегда…
Послышался начальственный окрик. Романа держали все так же крепко, но резать горло повременили. От Эдвардс тоже отстали, и она обеими руками плотно сомкнула куртку на груди, как будто
К Роману шагнул один из талибов, приземистый и крепкий мужчина лет сорока, присел на корточки, свесил между колен тяжелые, в темных венах, руки.
– Откуда знаешь наш язык? – спросил он, сделав едва заметный знак стоящему за Романом боевику.
Рука, сжимавшая волосы, разжалась, нож временно отстранился от горла.
Роман вздохнул, глянул в глаза сидевшему напротив человеку.
– Когда-то я бывал в этих краях.
Человек моргнул коричневыми веками, задумался. Боевики сгрудились за его спиной, притихли.
– Ты воевал с нами?
– Да, воевал.
– Значит, ты русский?
– Да, я русский.
– Что ты тогда делаешь здесь с этими людьми?
– Это я их привел сюда.
– Зачем?
– Мы ищем отбитое у них оружие.
Человек снова задумался. Губы его сложились в недоверчивую улыбку.
– Вас мало. На что ты надеялся?
– На то, что меня услышат.
Снова молчание. Человек покивал головой, но не стал продолжать допрос.
Он выпрямился и бросил короткую фразу своим людям. На головы пленников надели вонючие торбы из мешковины, крепко завязали на затылках, стянули жесткими веревками руки и погнали куда-то по узким переходам.
Гнали в темпе. Роман отбил себе все плечи и колени об острые углы. Тот, кто придерживал его за шиворот, не считал нужным предупреждать о поворотах, а просто толкал пленника в ту или иную сторону. Проскочит – его счастье, треснется со всего маху – бог с ним, с псом неверным, как-нибудь переживет.
Что и говорить, вторая часть прогулки по лабиринтам существенно отличалась от первой. А Хук, дуралей, был еще недоволен. Называется, не знал своего счастья. Вот, будет теперь с чем сравнить.
Роман не раз слышал, как грузный сержант, с маху ударяясь о камни, издавал болезненные восклицания. Не умеет Хук терпеть боль, это искусство ему неведомо даже в зародыше. Плохо. Таким людям можно только посочувствовать. Они – идеальный материал для любителей извлекать удовольствие из причинения боли своим ближним. А афганцы были еще те любители. О, они знали толк в слабостях человеческого тела. Во время нападения Хук красноречиво показал, что запас его прочности невелик, а сейчас только усугублял свое положение.
Зато Эдвардс за всю дорогу не издала ни звука.
16 мая, Афганистан
Пленники сидели в темном сарае, густо провонявшем навозом, и напряженно вслушивались в то, что происходило за дверью, сколоченной из толстых корявых досок.
Свет скупо проходил в узенькую щель под крышей – отдушину для скота, и это позволяло видеть лица друг друга. Впрочем, Роман предпочел бы не видеть, например, лица сержанта Хука. Ничего интересного не было ни в затравленном взгляде бравого вояки, ни в его отвисшей челюсти, ни в оскаленных зубах, сквозь которые тот дышал тяжело и неровно. Страх овладел англичанином с ужасающей силой, эмоции совершенно не контролировались, отчего лицо исказилось неузнаваемо. Окажись сейчас Хук перед зеркалом, он сам себя не узнал бы.