Афганский полигон

Кулаков Сергей Федорович

Подержав с минуту, Рэйв тем же кошачьим движением отпустил его горло и кивнул Линку, чтобы тот разжал пальцы.

Мустафа с шумом начал дышать, кашляя и давясь слюной. По щекам его вновь обильно потекли слезы. Еще минута – и он был бы задушен, как щенок. Простота и четкость, с которой производилось это действие, впечатлили даже Романа. Эти двое явно имели большой опыт в подобного рода делах.

– Ну-ка, повторите вопрос, – попросил Рэйв, когда Мустафа задышал ровнее.

Роман повторил. Мустафа уже глаза непонимающе не пучил и вообще как-то успокоился. Он долго молчал, морща лоб, несколько

раз вздохнул, покашлял.

Рэйв сделал короткое движение кистью по направлению к нему. Мустафа вздрогнул, вдавился спиной в спинку стула, ощерил зубы.

– Говорите, – приказал Рэйв.

Роман не переводил. И так все было понятно.

Тихонько скрипнула дверь. Вошла Линда, бесшумно устроилась за столом.

«Еще один любитель выискался, – отчего-то с острым раздражением на нее подумал Роман. – Пошла бы себе спать, пока есть возможность».

Сам он, несмотря на то что результаты допроса были для него так же важны, как для англичан, с охотой покинул бы модуль, превратившийся с легкой руки Рэйва сначала в столовую, затем в пыточную. Не было никакой охоты смотреть, как пленника поступательно будут душить, резать, рвать на куски и проделывать с ним всякие другие гадости. Но уйти нельзя. Рэйв этого не поймет, а не поняв, из группы вышвырнет, отчего задание будет успешно провалено. Так что Роман был в некотором роде жертвой обстоятельств. А ей-то, даме, что тут надо? Кажется, никто насильно не загонял. Мало насмотрелась? Или это своеобразное проявление мести? Тогда она еще более ненормальная, чем Роман о ней думал вначале.

Линда несколько помешала процессу. Но Рэйв – ничего, не стал ее пронизывать суровым взглядом. Вместо этого он обаятельно улыбнулся пленнику.

– Хорошо, уважаемый Мустафа, – сказал он, – давайте говорить начистоту.

Он сделал паузу, чтобы Роман успел перевести. Мустафа слушал внимательно, облизывая губы узким красным языком.

– Нам известно, что вы должны были передать ракеты человеку по имени Смит. Скажите, вы передали ему обе ракеты?

Мустафа, дослушав, затряс головой.

– Ну, и что он на этот раз говорит? – осведомился Рэйв.

– Говорит, что не знает никакого Смита и никаких ракет, – перевел Роман.

– Ага, – сузил глаза Рэйв. – Значит, не дошло.

Он посмотрел на Линка. Тот усмехнулся, пожал плечами, как бы говоря, что он не удивлен.

– Роман, где ваша фотография?

Роман достал снимок Смита, передал Рэйву.

Тот поднес его к глазам Мустафы.

– Узнаете?

Мустафа к снимку выразил полнейшее равнодушие. Бросил короткую фразу. Замолчал.

– Не узнает, – сказал Роман.

– Вот как, – снова прищурился Рэйв.

Он обернулся к Роману.

– А скажите, не могло быть так, что ваш приятель немного приврал? Лицемерие этого народа давно известно, и то, что вы приняли за изъявление дружбы, могло быть стремлением ввести нас в заблуждение.

– Это исключено, – твердо заявил Роман.

– Вы уверены?

– Абсолютно.

– Ладно, – снова повернулся к пленнику Рэйв. – Тогда продолжим наше собеседование.

Он долго смотрел на Мустафу, гипнотизируя его своим взглядом.

Как умный, да и просто желающий жить человек, Мустафа должен был понимать, что сюда его привезли отнюдь не из желания познакомиться.

С ним могли сделать все, что угодно, вплоть до немедленного, без суда и следствия, умерщвления, в чем он и имел возможность убедиться несколько минут назад. И Рэйв своим взглядом хотел довести до пленника, что лучше ему не испытывать судьбу, не подвергать себя страданиям и добровольно пойти на сотрудничество.

Однако Мустафа взгляда Рэйва не устрашился и вообще вел себя так, словно ему все надоело и он сейчас встанет и пойдет домой. Несмотря на слабость тела, духом он обладал несокрушимым, и Рэйв, наконец, понял это.

– Линк, – сказал он негромко, – доставай.

От его негромкого голоса у Романа поджался желудок. Но Мустафа, который, несомненно, все понял, даже и глазом не повел.

Он вел себя как совершенно невинный человек, хотя его похвальная твердость все-таки казалась несколько неестественной и, увы, говорила не в его пользу.

Линк достал из саквояжа тяжелый прямоугольный предмет, приспособление в виде наушников (вместо динамиков блестели электроды), провода. «Наушники» были надеты на голову Мустафы, попадая электродами на виски, провода подключены к прямоугольному предмету – мощному аккумулятору. Роман был знаком с этим не бог весть каким сложным устройством. Сам, правда, не использовал, но как оно работает, видеть доводилось. Мозги прочищает так, что при слишком интенсивном применении человек может на всю жизнь остаться овощем, без памяти и без желаний.

– В последний раз предлагаю ответить на поставленные вопросы, – предложил Рэйв.

При этом он заботливо поправил «наушники», что пленник принял довольно спокойно.

Роман перевел. Хотя и так было понятно, что Мустафа от своего не отступится.

Выслушав все те же заверения в своей невиновности и прочее, Рэйв кивнул Линку.

– Давай. Для начала пять единиц.

Линк повертел ручку прибора, взглянул на пленника и подал разряд.

Мустафа, сидевший до того с расслабленным видом, внезапно выгнулся дугой, тело его мелко завибрировало, из груди вырвался дикий крик.

Рэйв сделал знак Линку, подождал, пока пленник очухается. Тот, похоже, был ошеломлен той болью, которую ему довелось перенести. Он вдруг утратил свое спокойствие и нервно дергал горлом, пытаясь проглотить застрявший комок.

– Итак, – сказал Рэйв. – Кому вы передали ракеты?

Мустафа отрицательно затряс головой, когда Роман перевел вопрос.

– Давай, – сказал Рэйв Линку.

– Пять? Или больше?

– Пока пять. Но увеличим время.

Линк снова привел прибор в действие. На этот раз Мустафа трясся и кричал намного дольше. Но и снова на вопрос Рэйва ответил, что не имеет никакого отношения ни к Смиту, ни к ракетам.

Такая твердость была похвальна. Но непродуктивна. Запас прочности Мустафы был еще далеко не исчерпан, а его палачи не собирались отпускать его после прохождения по первому уровню боли.

– Десять, – потребовал Рэйв.

После разряда в десять единиц изо рта Мустафы пошла пена. Она стекала на грудь, на белую сорочку, и хлопьями падала на колени. Пленник захлебывался, из глаз его лились потоки слез. Боль была такой сильной, что он даже кричать не мог, только тоненько пищал на одной долгой, нескончаемой ноте.