Афганский шторм (Операцию «Шторм» начать раньше…)
Шрифт:
А. Пузанов».
Глава 15
ГЕРАТСКИЙ ДУШ ДЛЯ «БЕЗБОЖНОГО» КАБУЛ А. — «ЧЕТВЕРКА» ИДЕТ ВА БАНК. — ПРЕЕМНИК — ТОТ, КТО ХОРОНИТ. — ПЕРВАЯ ПРОСЬБА О ВОЕННОЙ ПОМОЩИ. — СЛУШАЙТЕ «ГОЛОС АМЕРИКИ»…
Холодным оказался гератский душ для Кабула. Святая святых, надежда и опора — сама армия! — посмела выступить против революции и народной власти. Кому тогда можно верить?
Нешуточными оказались и антиправительственные группировки, к марту поднявшие голову, и в особенности «братья мусульмане». Правительство поспешило окрестить их «братьями дьяволами», но идеи, провозглашенные ими, находили все большую поддержку в стране.
Поставив во главу угла борьбу за чистоту ислама, объявив своей конечной целью исламскую революцию «без Советов и Запада», они сумели за год поднять против «безбожного» Кабула вполне реальную силу. К тому же правительство Тараки нет нет, но и само давало поводы для недовольства собой. Было казнено несколько мулл, наиболее активно выступавших против правительства, а «Пуштунвалай» в кодекс чести включает и кровную месть. Месть же верующего за своего учителя священна, и, по афганской пословице, даже если она настигла противника и через сто лет, все равно это сделано быстро. Недовольство в армии тоже родилось не на пустом месте: по декрету Ревсовета земля отбиралась не только у помещиков, но и у среднего сословия.
А именно из него состоял костяк офицеров афганской армии, да и служивого люда тоже.
И когда вслед за гератским мятежом вспыхнуло восстание дивизии в Джелалабаде, уже на юге страны, это подлило масла в огонь борьбы и среди высшего эшелона власти, все еще выбирающего формы и методы руководства. Оказалось, что с уходом «Парчам» и изгнанием из армии сторонников Кадыра эта борьба не только не прекратилась, а, наоборот, усилилась.
Теперь уже халькисты сами разделились на две группировки: «твердых» — во всем поддерживающих Тараки, и аминистов — идущих за Амином и исполняющих только его распоряжения. В определенной мере плохую услугу Афганистану оказали создаваемые под звуки литавр политорганы в армии, призванные, казалось бы, укреплять власть. Но державший под своим присмотром армию Амин сделал все, чтобы политработниками назначались только преданные ему люди. И уже назывался Хафизулла «командиром Апрельской революции», и размеры его портретов стали достигать размеров портретов самого Тараки. Невооруженным взглядом было видно, что «верный ученик» если еще и не стал на одну ступень с «учителем», то это — дело недалекого будущего.
Оно могло наступить для Амина — с его огромным организаторским даром и мощной поддержкой в армии — хоть завтра, но находились рядом с Тараки еще четверо его любимых «сыновей» — главные участники переворота 1973 года и апрельских событий — Ватанджар, Гулябзой, Сарвари и Маздурьяр. И если Амин видел в них лишь распутную, дорвавшуюся до власти, выпивок, женщин и гуляний молодежь, то Тараки все же почитал их заслуги перед родиной и революцией и тоже держал хоть и за младших, но сыновей. Четверка платила ему своей преданностью, и именно от них пошло определение «твердых» халькистов. В отличие от «учителя», они к тому же не только видели, но и на себе ощущали мощное давление Амина, который пока только намеками, деликатно, но старался подвести Тараки к тому, чтобы убрать их из руководства страны. Дабы не позорить революцию, не разлагать остальных.
Еще верил Хафизулле Тараки, но в то же время Ватанджар с товарищами казался ему той стеной, тем последним бастионом, за которым он может чувствовать себя уверенно. И потому тянул Генеральный секретарь, ничего не предпринимая и надеясь, что все образуется как нибудь само по себе.
Но 27 марта на заседании Революционного совета Ватанджар и Гулябзой, уже чувствуя на затылке грозное дыхание Амина, предприняли первую попытку если не свалить, то хотя бы остановить мощное восхождение Амина к единоличной власти, а значит, к их изгнанию, в лучшем случае со всех постов. А повод представился более чем благоприятный — на заседании шел разговор о мятежах в Герате и Джелалабаде.
— Мы не можем закрыть глаза на то, что нас предает именно армия, — и так эмоциональный по натуре, взволнованно заговорил Саид Гулябзой, когда ему предоставили слово. — И я предлагаю строго спросить с тех, кто отвечает у нас в Ревсовете за наши вооруженные силы.
Все посмотрели на Амина, а тот, набычив свою большую голову, медленно наливался краской.
Такого откровенного выступления против себя он не ожидал. А он еще жалел их, деликатничал, произнося их имена…
Минутным замешательством воспользовался Ватанджар:
— Наша армия до этого была народной армией. А что мы видим сейчас? Что мы видели в
Герате? Именно армию заставили идти против мирных жителей. И это не единственный пример, когда вооруженные силы используются у нас против народа. А что творится в самой армии? С негласного разрешения, надо полагать, армейского руководства идет травля и преследование тех офицеров, кто предан революции, но не предан какому то определенному командиру.
Это он практически в открытую говорил о себе, а на Амина уже никто не смотрел: всегда неудобно смотреть на того, кого критикуют. А тем более на того, кто еще за мгновение до этого, несмотря на небольшой рост, нависал над всеми глыбой, казался неприступным и вечным гранитом.
Но «четверка» шла ва банк, отступать ей уже было некуда, а второго случая могло и не представиться. Вопрос о недоверии Амину был поставлен, ответственность за мятежи хоть и не напрямую, но возложена на него, а тут еще и Тараки впервые не поддержал своего «первого ученика». Более того, по его предложению был вынесен на утверждение вопрос о Высшем совете обороны ДРА под его личным руководством. Новшество поддержали, и в ходе перестановок Ватанджар стал министром обороны, Маздурьяр вместо него занял пост министра внутренних дел. Выходит, не только они опасались железной хватки Амина, остальные хоть и чужими руками, но на всякий случай тоже отвели от себя горячие угли аминовской непредсказуемости и жестокости.
— А товарища Амина мы попросим направить всю его энергию и опыт организатора на экономические и, скажем, общеполитические проблемы, — уже в конце заседания повернулся
Тараки к замершему в напряжении Амину. И все таки как опасно иметь руководителю государства мягкое сердце — дрогнуло оно. Кто бы чего ни говорил, но столько, сколько сделал для революции Хафизулла Амин, все таки надо было еще поискать. И убирать вот так, сразу…
И уже вдогонку, откровенно оправдываясь и показывая, что он по прежнему верит и ценит его, Тараки торопливо добавил:
— Но, товарищи… Знаете, было бы несправедливо и неоправданно для дела революции, если мы опыт, знания, способности товарища Амина замкнем только этим. Я предлагаю… я думаю назначить товарища Амина первым министром в правительстве.
— У нас нет такой должности, — осмелился вполголоса проговорить Ватанджар. Неужели луч надежды, сверкнувший минуту назад, погаснет?
— Можем ввести, — с улыбкой, что нашел выход из положения, тут же отреагировал Тараки. — А что, пусть будет первый министр, то есть человек, особо приближенный к премьер министру, — тут же наделил Тараки Амина новыми полномочиями. — Как, товарищи, нет возражений?