Афганский шторм (Операцию «Шторм» начать раньше…)
Шрифт:
Тараки, казалось, не удивился просьбе:
— Хорошо, он здесь, во Дворце, и его сейчас позовут.
Вызвав охранника, приказал ему пригласить Амина.
Тот пришел почти сразу, правда, в халате и тапочках. Цепко оглядел ночных гостей, поздоровался.
— Извините, что я по ночному. Собирался уже ложиться спать, но мне сказали, что приехали советские товарищи, и я, чтобы не терять время, не стал переодеваться.
«Или чтобы поскорее узнать, зачем приехали», — продолжил про себя Александр Михайлович и повторил, что привез сообщение из Москвы. Зачитал его. Тараки и Амин выслушали его с
— Да, в руководстве страны есть некоторые разногласия, но они преодолимы, — начал первым
Тараки. — А советскому руководству доложите, что мы благодарим их за участие и заинтересованность в наших делах. И можете заверить их, что все у нас будет в порядке. Вот мой сын, и он подтвердит это. — Генеральный секретарь указал взглядом на Амина. Пальцы Тараки по прежнему держал у лица, но Пузанову показалось, что под седыми усами Нура мелькнула усмешка.
— Я полностью согласен с товарищем Тараки: все наши разногласия преодолимы, — торопливо, словно опасаясь, что ему не дадут выговориться, сказал Амин. — И хочу только добавить: если вдруг мне придется уйти на тот свет, я умру со словом «Тараки» на устах. Если же судьба распорядится так, что дорогой учитель покинет этот мир раньше меня, то я свято буду выполнять все его заветы. Он мой отец. Он меня воспитал, и все будет так, как скажет он.
Обещаю при нем, что я сделаю все, чтобы в партии было единство.
И опять — то ли кашлянул, то ли ухмыльнулся за ладонями председатель Ревсовета. А разговор можно было считать законченным.
Посол встал первым, поклонился, прощаясь.
— Все эти игры в отцов и сыновей — для отвода глаз, для того, чтобы потом больнее укусить друг друга, — лишь сели в машину и захлопнули дверцы, сказал Иванов.
— К сожалению, вы, кажется, правы, — отозвался с переднего сиденья посол.
От представителя Комитета госбезопасности иной оценки он, впрочем, и не ждал. Если его личные симпатии все таки на стороне Тараки, то Иванов не признает за лидеров ни Нура, ни
Амина. Вообще то плохо это, когда среди советников уже произошло размежевание на таракистов и аминистов, так никогда не найти будет истинных оценок. Их вон трое в машине — и у каждого свое мнение. Горелов, например, после приезда Заплатина в большом восторге от
Амина. Но им, военным, главное — работоспособность руководителя, его конкретность и четкость во всем. Здесь Тараки, конечно, проигрывает своему ученику, но если смотреть на человечность…
— Лев Николаевич, а ваше мнение? — спросил у Горелова.
— Конфликт зашел слишком далеко, — отозвался тот. — Лично я боюсь, что мы уже здесь бессильны.
Замолчали, стали смотреть в окна машины. Кабул спал, погруженный во тьму, проторговавший еще один день и совершивший на благословение еще один намаз вслед уходящему солнцу.
Недавно в одной из газет, полученной из Союза, Александр Михайлович прочел занимательную заметку о враче из Баку, который доказывает, что совершение намаза — это великая врачующая сила. Что чтение сур из Корана по ритмике есть не что иное, как дыхательная йога, а прикладывание лбом к земле — разрядка, освобождение тела от избытка энергии. И так далее.
Может, так оно и есть, давно пора понять, что на Востоке ничего не делают зря. А посольские шутники, преимущественно из молодых, даже гарему нашли объяснение: если в Европе мужчина отдает свою силу и энергию женщине, то в гареме создается такое энергетическое биополе, при котором уже мужчина получает в определенный миг от своих жен и силу, и заряд новой бодрости. Потому, мол, здесь и старцы в состоянии создавать семьи и иметь детей.
Эх, молодцы, помогли бы лучше найти тот момент, когда можно примирить Генсека и его заместителя. А то ведь, когда паны дерутся, чубы трещат у холопов. Но нельзя же, в самом деле, чтобы при народной власти жилось народу хуже, чем при Дауде. Тогда ради чего и революция?
Правда, народной и сегодняшнюю власть назвать можно только с большой натяжкой — в ЦК на данный момент из тридцати человек ни одного рабочего, не говоря уже о крестьянах…
Всплыла вдруг фраза Амина, сказанная им напоследок: «Я сделаю все, чтобы в партии было единство». Он в самом деле имел в виду объединение или… или изгнание из партии всех неугодных, как сделал с «четверкой»? Ох, Восток, Восток…
— И все таки надо сделать все, чтобы примирить их, — уже подъезжая к воротам посольства, в задумчивости проговорил Пузанов. — Сделать все возможное. Да… Ну что, зайдем, выпьем чаю или спать?
И тут же заметил у посольских ворот три лимузина с афганскими номерами.
Что за чертовщина? Кто приехал и зачем?
Из проходной торопливо вышел комендант посольства:
— Александр Михайлович, в посольство прибыли Ватанджар, Гулябзой, Сарвари и Маздурьяр.
Говорят, Амин отдал приказ арестовать их.
— Где они?
— Звонят, пытаются поднять войска.
— Ни в коем случае! Лев, Николаевич, немедленно езжайте к себе. Ни один самолет или вертолет не должен подняться в воздух, ни одному танку, ни под каким предлогом не двигаться с места. Хватит крови. Хватит.
— Есть. Понял.
Необходимое послесловие. Горелов успеет отдать необходимые распоряжения своим советникам в Кабульском и Баграмском гарнизонах, и в самом деле ни один танк не выйдет из военных городков, ни один самолет не взлетит с аэродромов. Пузанов вначале станет уговаривать «четверку» не поднимать верные им части по тревоге, затем просто запретит им пользоваться городским телефоном, прекрасно зная, что он прослушивается.
Министры переедут в посольство Чехословакии, но и там им не разрешат воспользоваться связью.
14 сентября 1979 года. 7 часов утра. Кабул.
Наташа проснулась от того, что почувствовала на себе чей то взгляд. С усилием приоткрыла глаза. Ребенок капризничал всю ночь, забылась только под утро, и первой мыслью было: неужели опять проснулся?
Но рядом стоял муж. Он уже облачился в форму и, опершись на дужки кровати, смотрел то на нее, то на кроватку сына.
— Что рано? — с облегчением закрыв глаза, вяло протянула мужу руку: я здесь, с тобой, но просто нет сил бороться со сном.