Афина Паллада
Шрифт:
Парторг сидел за огромным столом и как будто скучал в одиночестве. Не спеша поздоровался, показал на стул с высокой, как в суде, спинкой. Медлительный, с тяжелыми руками — не так давно работал комбайнером. Выслушав Саида, он сказал:
— Чего ты мне доказываешь два часа? Ясно. Отару отобрали зря. Надо было переводить на резервную кошару. Почему он это сделал? Трения у вас были?
— Другом называл, в гости ходил, кормами помогал!
— На прежней работе он получил строгача. Недавно Барсов письмо прислал. По форме это донос на Бекназарова. А факты в письме подтвердились.
— Нет… Полюбили мы… муж у нее, семья у меня… Осудили нас на собрании…
— Сколько лет ты прожил с женой? — не изменил тона парторг.
— Десять.
— Скажи честно, как мужчина, были у тебя другие женщины?
— Нет. Теперь вот случилось. Как будто снова родился.
— Жену любил?
— Как будто да. Смешно, конечно, немолодой я, а первая любовь только пришла.
— Ну, а как ее муж смотрит?
— Хватается, не пускает, увезти хотел, она спряталась, убить могут.
— Уехать вам надо на первое время, только, смотри, не ошибись, дров не наломай!
— Уехал бы, душа болит: пропадает хорошая отара, надо ее до окота довести.
— Хороший ты чабан, настоящий. Отару тебе вернут. Я звякну сейчас заместителю начальника. Если Бекназаров не выполнит предписания, снимем его совсем. Все.
Огромный, седой, бровастый, в вышитой косоворотке, подпоясанный шелковым шнуром, заместитель начальника управления знал множество кавказских языков, считал себя знатоком горцев и действительно был большим специалистом кавказской кухни. Как-то получалось, что он всегда работал заместителем в разных ведомствах и был даже заместителем министра в одной маленькой республике. Его кабинет и сейчас превосходил роскошью и размерами кабинет начальника. Он был стар, что давало ему некоторое преимущество, носил орден с гражданской войны, имел друзей в аппарате ЦК партии, всем говорил «ты» и все вопросы решал самостоятельно, подчас игнорируя или переиначивая приказы начальника.
Парторг сказал ему по телефону, что вопрос ясен, надо дать предписание в совхоз, чтобы Муратову вернули его отару. Но заместитель решил сам разобраться во всем и сделать лучше, чем парторг, еще молодой, неопытный парень — давно ли на руководящей работе!
Приходу Саида заместитель обрадовался так, словно ждал его долго.
— С Черных земель? Ну, садись, рассказывай, как там у вас дела! Как Хабраев работает?
Хабраев — директор МЖС, Саид не знает его.
— Я к вам вот по какому делу…
— Знаю, просили за тебя, подожди, отпущу тут одного, два дня ходит, шишка из центра… Марья Филипповна, давайте Просянникова!
Потом приходили механики, архитекторы, экономисты, председатели колхозов. Непрерывно звонили телефоны. Дважды вызывала Москва. Саиду было интересно присутствовать на командном пункте. Он вставлял свои замечания, увлекался, спорил, советовал заместителю.
Часа в три заместитель закрыл дверь на замок — «Марья Филипповна, меня нет!», — развязал объемистый сверток, стал обедать.
— Видишь, как работаем. Как трактора на пахоте. Поесть некогда. Говори.
Из советника Саид превратился в просителя. Отвечал, как на экзамене. Старался ничего не упустить, не забыть, даже блеснул особыми чабанскими знаниями, чтобы поднять себе цену.
Заместитель запил обед бутылкой боржоми, сделал несколько шагов по яркому ковру — послеобеденная прогулка — и решил:
— Поможем. Перешибем карту Бекназарова. Алло, междугородная! Правительственная! Да, из управления…
Соединили сразу. Удача близко шелестела страничкой блокнота заместителя. Он говорил с Бекназаровым ворчливо-командирским тоном, что-то записывал или рисовал, радостно кивал Саиду: все хорошо, а ты волнуешься. Чабану даже неудобно стало: столько хороших людей беспокоятся из-за него. А волновался он действительно. Закурил папиросу, одиноко забытую кем-то на втором столе.
За окном косо летел снег. Какой-то шофер постоянно хлопал крышкой радиатора. Понуро свесила голову у столба оседланная лошадь. Давно стоит: на седле шапка снега. Саид почувствовал нежность к лошади — он любил животных, которые никогда не обманывают.
Заместитель положил белую трубку с пружинящим шнуром, накричав на Бекназарова.
— Вот какое дело, Салаватов (пусть Салаватов), ты мне не все, выходит, рассказал. У вас там вражда завелась с Бекназаровым. Чего вы не поделили?
— Мы?.. Ничего не делили.
— Он что-то говорил о женщине. Соперничаете, что ли? Эх, молодежь! Поверь мне, старому хрену, — не теряй друга ради женщины! Не женися, молодец, слушайся меня…
— Женщина здесь ни при чем.
— Был один такой сукин сын, профессор Фрейд, он как раз говорил, что все дело в этом. Ну, ладно, это ваше личное дело. Он говорит: вы не сработались. А это важно и в аппарате и на местах. Бекназаров отвечает за сто тысяч овец. Когда я его ставил управляющим, он выторговал себе право самому подбирать кадры. Мы пошли на это. Слово дали. И с него спросим, конечно…
— Что он говорил? — ослабевший Саид побледнел.
— Он хвалит тебя и как чабана и как человека. Но сработаться с тобой не может. Просит перевести тебя в другое отделение. Тут, брат, субординация. У меня сейчас такое же положение. Видал нашего начальника? Орел! Удельный князь! Растущий парень, так и прет в гору. А сработаться со мной не может. Опыта у него нет моего, и кажется ему, что я даю петуха в его квартете. И для пользы дела меня бросают сейчас на другой участок — директором плодопитомнического совхоза. Я буду жаловаться, моя номенклатура выше, но приказу подчинюсь. Работа! Государственное дело! С водой же ясно: отару убрали правильно!
— Убирать надо, — уже соглашался чабан. — Но для чего расформировали? Раздули другие отары по полторы тысячи — и шерсти теперь дадут меньше, опыт показал…
— Ты не так вопрос ставишь, молодой человек. Не с шерсти надо начинать, а с отношений. Будут отношения, будет и шерсть. Не подходишь ты ему…
Лучше бы плетью хлестнули по лицу. Спасибо, никто не слыхал! Кровь обиды ударила в голову. Он, значит, плохой чабан, с ним не хотят работать. Пощечина позора медленно красила запавшие медно-рыжие щеки чабана.