Африка глазами наших соотечественников
Шрифт:
Вышесказанные колоссы, в числе восьми, имеют по 18 футов в вышину, опираясь о пилястры, поддерживающие своды первой залы и всю тяжесть возносящейся над нею горы. Статуи эти имеют сложенные крестом руки и держат в них крюк и бич, как выше сказано, обыкновенные принадлежности Озириса. Лица их похожи на лица истуканов, стоящих при входе, отличаясь теми же совершенствами, и даже строение их тела имеет надлежащий размер. Зала имеет 60 футов в длину и 30 в вышину. Стены покрыты раскрашенными барельефами глубочайшей древности. На левой стороне изображен чрезвычайного роста воин, одетый кожею тигра и держащий в руке напряженный лук. Головной убор лошадей, представленных на всем скаку, и составленный, как кажется, из перьев, удивляет подобием своим с головным убором американских индейцев. Этот воин берет приступом укрепление, лежащее на скале; неприятели, находящиеся на ней, пораженные страхом, стоя на коленях, молят его о помиловании, но стрелы его пронзают вдруг по нескольку этих несчастных. У подошвы скалы устрашенный пастух обращается с просьбою к воину, а стадо убегает в беспорядке. Неприятели приметно отличаются от нубийцев и египтян
Кроме этой залы, храм, посвященный, как кажется, Озирису, заключает в себе десять различной величины комнат, расположенных различным образом, так, что целая гора кажется здесь выдолбленною и превращенною в гремящее от эха тело. От больших дверей входа чудесное сие здание имеет в длину 140 футов до самой последней стены придела, в котором находится пять различных идолов, представленных сидящими на самом конце и прекрасно сохранившихся. Жертвенник сооружен посредине этой длинной комнаты. Жар внутри храма превосходит теплоту бани и почти прерывает дыхание. Термометр Реомюра, показывавший на берегу Нила 36 градусов выше точки замерзания, лишь только внесен был в храм, как возвысился на 9, а в продолжение двух часов еще на 3 градуса. В нескольких десятках шагов от этих великолепных подземных Зданий находится другой храм, состоящий из четырех различной величины комнат, также иссеченный в скале и посвященный египтянами Изиде, а христианами св. Иоанну. Внутренность его не имеет ничего замечательного, но фасад, обращенный к Нилу, украшен шестью колоссальными статуями, довольно хорошо сохранившимися.
Нельзя не заметить, сколь удивительная противоположность находится в отделке разных частей сего здания. Статуи изваяны самым лучшим образом: в них видны жизнь и стиль, но барельефы, будучи самой грубой работы, показывают младенчество искусства. Древние египтяне лучше умели иссекать из камня, нежели рисовать, ибо архитектура и ваяние везде были первыми искусствами по хронологическому порядку. Трудно себе представить, как на Востоке в разные века и в разных странах все на себя походит! Почти те же самые нравы, та же лень; жестокость и суровость древних правительств вовсе не различествовали от нынешних…
<…> Весьма странно, что сему величественному храму, на который ныне взираем с таким удивлением, мы не можем определить никакого названия и что древние не оставили нам никакого об нем воспоминания. Не Абоццис ли это? Из древнего землеописания одно только это имя остается в нашем распоряжении. Или не есть ли эта земля Фатрос, которую св. писание полагает на одной черте с Сиэною..?
Адде лежит выше Абу-Сумболя на один час пути, имеет на скале древний замок, а в горе иссеченный небольшой и довольно грубой работы храм, где на египетских барельефах начертаны изображения Спасителя и св. Иоанна. В продолжающейся цепи гор видно множество пирамидальных возвышений, может быть иссеченных рукою человеческою, если когда-нибудь существовало в этом месте цветущее селение. В Фаррасе находится небольшой храм, не имеющий ничего примечательного. Позади Уади-Серра, где произрастает довольно много пальмовых и других деревьев, местоположение принимает постепенно вид суровый и обнаженный; оно приготовляет, кажется, к совершенно новому положению страны и предвещает пороги и русло реки, усеянное возвышающимися скалами. В Уади, или долине, Хальфа видны развалины небольшого храма, а в расстоянии одного часа пути начинаются другие пороги Нила, которые видом не отличаются от порогов Сиэнских. Вода с шумом ударяется о гранитные скалы, составляющие ее русло, образуя иногда уступы на два или три фута вышиною. Шум этот не громче производимого большою мельницею. Здесь граница страны, собственно называемой Нубией. За порогами, в долине, называемой Маршед, местоположение, украшенное зеленью, делается приятнее; здесь находятся развалины греческой церкви и монастыря из несженного кирпича. От Уади-Хальфы до места, где лежит деревенька Москентино, устроена дорога шириною в несколько сот шагов, которую жители называют «путем фараона». Часах в трех пути от Уади-Эттип, при третьих порогах Нила, на острове, видны развалины замка, а несколько выше — остатки древней крепостцы и небольшой храм, не весьма красивый. В Амбиго находятся четвертые пороги Нила, а около Лямуле, или пятых порогов, возвышается на острове построенная из кирпича башня. В трех часах пути от Уади-Лямуле, на острове Окме, находятся развалины древних строений в весьма живописном виде, а несколько ниже, на острове Кольбе, разрушенная церковь. От Кольбе начинается страна Суккот, в которой лежат пороги Уади-Даль, пятые по порядку; за ними, в семи часах пути, продолжается долина Уади-Амара, имеющая довольно большой египетский храм, вероятно, Стадицис. Отселе начинается страна Сай, продолжающаяся на 12 часов пути. После сего следует Дар-Махас, крайний предел моего путешествия в полуденные страны. На всем пространстве от Уади-Хальфы, или вторых порогов, до самой границы этой страны, то есть на 60 почти миль и далее, даже до Коке, Нил имеет быстрое течение, пересекается во многих местах порогами и завален обломками гранита и скал, которые, образуя в нем различной величины острова, делают реку не способною к судоходству. Во многих местах ширина Нила имеет не более 30 или 40 шагов; иногда он разливается и образует большие острова. Вид берегов его чрезвычайно дикий. Бедные и совершенно черные жители, не
Эбсамбул (нубийская повесть)
<…> Три, четыре десятка пальм, далее пять, шесть землянок, серых, низеньких, слепленных в виде сундука или стоящей вверх дном бочки, потом большая поляна песку и при реке кусок возделанной земли, покрытой зеленою дуррою, сахарным тростником или ячменем, за ячменем опять песок, за песком куст колокинты, тут цепь гор примкнула плотно к Нилу и скоро удалилась от него на версту или на две, а там снова песок, пальмовая рощица, маленькое поле зелени и десяток сундуков и бочек, в которых живут люди, — таков общий вид Нубии, по обеим сторонам реки, на пространстве трехсот верст, — длинный двойной ряд нищет природных и искусственных, перемежающихся с единообразною пестротою. Господствующий цвет — грязно-желтый. От места, где одна из цепей гор уперлась в берег реки и опять посторонилась длинною дугою, до другого подобного места простирается уезд, или то, что в том краю называют долинами, вади. По этим углублениям разбросаны пашни, деревья и купы хижин берберов — от первых порогов Нила, где кончается Египет, до самой Вади-Халфы. Больших деревень очень мало, и самая большая из них, Дерр, называется столицею «богохранимого нубийского королевства». В целой Нубии говорят с восторгом о пальмовом лесе, лежащем подле Дерры, в полторы версты длиною.
— Из какой долины ты родом, о хозяин? — спрашивал меня шейх столичного города Дерра.
— Я русский, то есть москов.
— Что, большая долина Московия?
— Очень обширная.
— Есть леса в вашей долине?
— Огромные.
— Будут с наш, что подле города?
— Вдесятеро больше этого.
— Машаллах! У вас, должно быть, много фиников! И вы, уж верно, кушаете их с утра до вечера? Москов славный человек, и Московия по милости пророка славная долина. По все-таки она не то, что наша Нубия! Во всей вселенной нет земли прекраснее и благороднее Нубии!
Если б мой собеседник был историк, я бы сказал ему, что он прав, и что он только ошибается насчет эпохи. Эта нищая Нубия, конечно, была некогда прекрасною и благородною землею.
А. Н. Муравьев в Египте
Через десять лет после О. И. Сенковского Египет посетил молодой тогда литератор А. Н. Муравьев.
Андрей Николаевич Муравьев родился 30 апреля 1806 г. в богатой и образованной дворянской семье. Его мать, урожденная Мордвинова, принадлежала к той среде дворянской интеллигенции, где были своими А. Н. Радищев и П. Я. Чаадаев, где зародилось декабристское движение. Она умерла, когда будущему путешественнику было всего три года. Ребенка взяли на воспитание петербургские родственники, близкие ко многим будущим декабристам. (Среди декабристов были двоюродные братья А. Н. и родной его брат Александр Николаевич.) Говоря о них позднее, А. Н. Муравьев называл их «родственниками в полном смысле сего названия», т. е. родственниками не только по крови, но и по духу. В то же время следует сказать, что А. Н. и родной его брат, известный лидер реакции М. Н. Муравьев, прозванный «Вешателем», политическими противниками никогда не были.
Отец А. Н. Муравьева, генерал Николай Николаевич Муравьев (:1768–1840) внес немалый вклад в дело военного образования в России, основав офицерское училище колонновожатых. Училище помещалось в собственном доме его в Москве. «Московские бояре охотно отдавали туда детей своих», — вспоминал А. Н. Муравьев. Позднее училище колонновожатых было переведено в Петербург и преобразовано в Академию Генерального штаба.
Когда А. Н. Муравьеву исполнилось девять лет, отец забрал его к себе. До семнадцати лет мальчик рос и учился вместе с будущими штабными офицерами, среди которых нашел много друзей на всю жизнь. Позднее А. Н. Муравьев с благодарностью вспоминал некоторых из своих тогдашних товарищей, с которыми разделял увлечение поэзией; он писал, что в то время «был окружен самым блестящим обществом, не выходя из-под отчего дома».
В тринадцать лет он начал писать стихи, а в четырнадцать нашел прекрасного учителя в лице С Е. Раича, преподавателя российской словесности в Московском университетском пансионе. Первоклассный педагог и поэт-переводчик, С, Е. Раич был воспитателем М. Ю. Лермонтова, Ф. И. Тютчева, А. В. Шереметева. II. С. Аксаков в «Биографии Ф. И. Тютчева» писал о Раиче: «Это был человек в высшей степени оригинальный, бескорыстный, честный… соединявший солидность ученого с каким-то девственным поэтическим пылом и младенческим незлобием». С. Е. Раич руководил литературным кружком, в который входили видные прозаики и поэты Н. И. Полевой, М. П. Погодин, С. П. Шевырев, В. Ф. Одоевский, А. И. Кошелев, Д. П. Ознобишин и др. К ним примыкали многие офицеры училища колонновожатых. Иногда кружок посещали И И. Дмитриев, поэт и министр юстиции, писатель-декабрист А. Бестужев-Марлинский и др. Часто этот кружок собирался в можайском имении Муравьевых или в их московском доме, и тогда школа Генерального штаба превращалась в школу поэзии.
Несмотря на недовольство отца, «ненавидевшего поэзию» и мечтавшего видеть сына математиком или военным, А. Н. Муравьев уже в ранней юности твердо решает посвятить себя литературе, точнее, поэзии.
Под влиянием С. Е. Раича и своих старших товарищей А. Н. Муравьев усвоил передовые для того времени взгляды рационалистической философии Просвещения. Недаром его тогдашний друг и соученик по урокам Раича Ф. И. Тютчев упрекал А. Н. Муравьева в излишнем рационализме, мешавшем, по его мнению, одухотворенно-поэтическому восприятию природы. Все это молодой Тютчев высказал в послании «А. Н. Муравьеву», одном из своих первых (1821 г.) программных стихотворений.