Африканская ферма
Шрифт:
— Ох, — произнесла тетушка Санни, — теперь-то я вижу, что он расстался с женой не по своей вине, так, видно, ему судьба судила.
У дверей она пропустила немца вперед, а сама вошла волед за ним. Бонапарт Бленкинс лежал на раскладной кровати, уткнувшись лицом в подушку и подергивая ногами. Тетушка Санни села на ящик в ногах постели. Немец остался стоять. Скрестив на груди руки, он молча смотрел на Бонапарта.
— Все там будем, — выговорила наконец тетушка Санни, — на все воля божья.
Заслышав ее голос, Бонапарт Бленкинс
— Конечно, тяжело, — продолжала она. — Мне ли не знать? Сама двоих мужей схоронила.
Бонапарт Бленкинс поднял глаза на немца.
— Что она говорит? Утешьте мое сердце.
Немец перевел ему слова тетушки Санни.
— Ах, я — я тоже! Схоронить двух дорогих, милых сердцу жен! — вскричал Бонапарт, в изнеможении откидываясь на подушку.
Он вопил до тех пор, пока потревоженные тарантулы, гнездившиеся в щелях между стропилами и кровлей из оцинкованной жести, не стали оттуда выглядывать, сверкая бусинками злых глаз.
Тетушка Санни вздохнула, вздохнула и служанка-готтентотка, а девушка-банту, которая оставалась у дверей, прикрыла рот рукой и произнесла: «моу-ва!»
— Уповайте на бога, — сказала тетушка Санни. — Он вознаградит вас за все потери.
— Да, да! — простонал Бонапарт. — Но я потерял жену! Потерял жену!
Растроганная тетушка Санни подошла поближе к потели.
— Спросите его, не откушает ли он кашки. Каша очень вкусная. Варится на кухне.
Немец перевел это предложение хозяйки, но безутешный вдовец только рукой махнул.
— До еды ли мне! В рот ничего не лезет. Нет и нет! Не говорите мне о еде!
— Кашки и немножко бренди, — уговаривала тетушка Санни.
Последнее слово Бонапарт Бленкинс понял без перевода.
— Ну что ж, пожалуй… несколько капель… попытаюсь… чтобы… выполнить свой долг… — заговорил он, глядя немцу в глаза. Губы его дрожали. — Ведь я должен выполнить свой долг, не так ли?
Тетушка Санни тотчас распорядилась, и одна из служанок побежала за кашей.
— Я знаю, каково это, сама пережила. Когда умер мой первый муж, меня никак не могли успокоить, — сказала тетушка Санни, — пока не заставили поесть баранины да лепешек с медом. Я-то понимаю.
Бонапарт Бленкинс сел на постели, вытянул перед собой ноги и уперся руками в колени.
— О, что это была за женщина! Вы очень добры, что стараетесь утешить меня, — говорил он, всхлипывая. — Но ведь она была мне женой. Ради нее я и жил… Такой у меня характер; ради своей жены я и жизнь готов положить! Ради своей жены! Какое же это прекрасное слово — жена! Когда-то еще слетит оно с моих уст…
Немного успокоясь, он спросил немца, все еще не в силах унять дрожь своих отвислых губ:
— Как вы считаете, она все поняла? Переведите ей слово в слово, пусть знает, как я ей благодарен!
В этот момент возвратилась служанка с миской дымящейся каши и бутылкой из темного стекла.
Тетушка Санни подлила немного бренди в миску с кашей, хорошенько все размешала и подошла к постели.
— Ох, нет, нет, не могу! Поперек горла станет! — воскликнул Бонапарт, хватаясь за живот.
— Ну, хоть немножко, — уговаривала его тетушка Санни. — Хоть глоточек!
— Слишком густая! Слишком густая! Я не смогу ее проглотить.
Тетушка Санни добавила еще бренди и зачерпнула кашу ложкой. Бонапарт Бленкинс раскрыл рот, словно птенец, ожидающий, пока мать его накормит, — и тетушка Санни стала вливать ложку за ложкой в его скорбно поджатый рот.
— Ах, вот вам и будет полегче, — говорила тетушка Санни, которая едва ли могла провести четкую границу между функциями сердца и желудка. И в самом деле, по мере того, как убавлялась каша, убавлялась и печаль Бонапарта Бленкинса; он глядел на тетушку Санни кроткими заплаканными глазами.
— Скажите ему, — велела она, — что я желаю ему покойной ночи, и да пошлет ему бог утешение.
— Благослови вас, дорогой друг, господь вас благослови! — сказал Бонапарт в ответ.
Когда все ушли, он поднялся с постели и смыл водой мыло, которым были намазаны глаза.
— Бон, — сказал он, хлопая себя по ляжке, — ну и хват же ты, парень, свет таких не видал! Но только не зваться тебе Бонапартом, если не вытуришь ты отсюда старого святошу вместе с маленьким оборванцем, его сыночком. И ты должен прибрать к рукам эту полненькую особу, надеть ей колечко на палец. Ты же Бонапарт! Боп, ты парень что надо!
С этими приятными мыслями на душе он снял штаны и в отличном расположении духа завалился спать.
Глава VII. …Расставляет силки
— Можно мне войти? Надеюсь, я не помешал вам, мой дорогой друг? — говорил Бонапарт однажды поздним вечером, приоткрыв дверь в каморку немца-управляющего.
Прошло два месяца, как Бонапарт Бленкинс обосновался на ферме тетушки Санни в качестве домашнего учителя. Его влияние здесь росло день ото дня. Теперь он уже не заходил к старому Отто, проводил вечера с тетушкой Санни за чашкой кофе либо величественно прогуливался, заложив руки в карманы… Туземцев, почтительно желавших ему доброго здоровья, он даже не удостаивал взгляда. Вот почему старик немец был безмерно удивлен, заметив в дверях красный нос Бонапарта.
— Входите, входите, — радостно приветствовал он его. — Вальдо, сынок, посмотри, не осталось ли там чашечки кофе. Нет? Разведи огонь. Мы уже отужинали, но…
— Любезнейший, — сказал Бонапарт, снимая шляпу, — Я пришел не ужинать, не земных благ вкушать. Я хочу усладить себя общением с родственной душой. Уверяю вac: только груз обязанностей и бремя забот мешали мне изливать сердце столь глубоко симпатичному мне человечку. Может быть, вы интересуетесь, когда я верну вам те два фунта?..