Афродита у власти: Царствование Елизаветы Петровны
Шрифт:
Изданный 2 декабря 1742 года указ Елизаветы повторял указ 1727 года ее матери, императрицы Екатерины I, и предписывал немедленно выслать с территории России всех евреев за границу «и впредь оных ни под каким видом в нашу империю ни для чего не впускать». Попытка малороссийских властей остановить высылку евреев, участвовавших в украинской торговле, не была понята государыней. Не помог даже доклад Сената, который указывал на огромные потери в экономике от депортации евреев. Все разумные доводы были отвергнуты императрицей, написавшей: «От врагов Христовых не желаю интересной прибыли». Следствием было жесткое постановление Сената: «Впредь оных ни под каким видом, ни для чего, також и в ярморочные времена на ярмонки ни на малое время в Россию не впускать». Среди тысяч изгнанных за пределы России евреев оказался и знаменитый врач, придворный доктор Санхес, который пользовал и государыню, и всю тогдашнюю знать. Он слыл врачом-кудесником
Но государыня была непоколебима. За всем этим стояла ее нетерпимость к иноверцам, которые с церковного амвона клеймились как «чужестранцы-пришельцы… правоверия ругатели, благочестия растлители и истлители, под ухищренною политикою всего щастия российского губители». Благосклонно смотрела государыня и на доклады Святейшего Синода о запрещении «богопротивных» книг, «дабы никто отнюдь ничего писать и печатать, как о множестве миров, так о всем другом, вере святой противном и с честными нравами не согласном». На этом основании Синод требовал запретить несколько книг, в том числе изданную в переводе Антиоха Кантемира знаменитую популяризацию концепции Коперника — книгу Бернара Фонтенеля «Беседы о множестве миров».
Впрочем, церковники рано радовались и зря тешили себя иллюзиями, что вершиной религиозных мер богобоязненной дочери Петра Великого станет отмена учрежденного в 1721 году Священного Синода и восстановление патриаршества. Этого не произошло — с принципов петровской политики в отношении церкви Елизавета Петровна не сошла: государство выше церкви и главой ее является, как и при Петре Великом, сама императрица.
Более того, указом 19 февраля 1743 года императрица напомнила слегка расслабившимся после смерти грозного царя подданным, что не потерпит вольностей в их внешнем виде, и потребовала, чтоб не было никаких бород и длиннополых одежд! В этом указе, написанном суровым стилем Петра Великого, говорилось, чтобы «всякого звания российского народа людям, кроме духовных чинов и пашенных крестьян, носить платье против чужестранных — немецкое, бороды и усы брить, как в тех указах (то есть Петра I. — Е.А.) изображено, неотложно, а русского платья и черкасских кафтанов никому не носить и в рядах не торговать, под жестоким наказанием».
Уже первые два-три года царствования императрицы Елизаветы Петровны показали, что судьба хранила ее от промахов. Когда случайно, когда с помощью советов своего окружения неопытная, начинающая государыня все-таки сумела не совершить серьезных, роковых ошибок, удержалась на троне и постепенно смогла даже упрочить свое положение, добиться если не всеобщей любви, то хотя бы признания подданных. В этой ленивой красавице, далекой от упорного труда настоящего государственного деятеля, вдруг проявились такие черты характера, которые помогли ей удержаться у власти, стать полноправной и самовластной государыней. Об этом и вообще о личности государыни — в следующей главе.
Глава 5
Царь-девица, или Как править Россией, лежа на боку
Было бы преувеличением утверждать, что Елизавету очень волновала идеология ее царствования и вообще тяжкий удел государственного деятеля. Как и ее предшественницы у власти (императрица Анна Иоанновна и правительница Анна Леопольдовна), она не мечтала прослыть философом на троне, не рвалась она и в воительницы-амазонки. Ее больше беспокоило то, как она выглядит и восхищаются ли ею окружающие. И еще — в чем появиться на первом балу и не вскочил ли на щеке прыщик? Да, императрица была влюблена исключительно в себя. Античный Нарцисс выглядит жалким мальчишкой у ручья в сравнении с Елизаветой, всю жизнь проведшей у океана зеркал своих дворцов. Впрочем, это нетрудно понять, а автору-мужчине невозможно осуждать, ведь женщины более красивой, чем Елизавета, не было тогда на свете. По крайней мере, так считали ее современники, каких бы взглядов они ни придерживались, каким бы темпераментом ни обладали. Французский посланник в России Кампредон писал в 1721 году о Елизавете как о возможной невесте Людовика XV (Елизавете тогда исполнилось
В 1728 году испанский посланник герцог де Лириа сообщал в Мадрид о Елизавете (девице было девятнадцать лет): «Принцесса Елизавета такая красавица, каких я редко видел. У нее удивительный цвет лица, прекрасные глаза, превосходная шея и несравненный стан. Она высокого роста, чрезвычайно жива, хорошо танцует и ездит верхом без малейшего страха. Она не лишена ума, грациозна и очень кокетлива». Вот мнение другого иностранного дипломата: она «…белокура, красива лицом и во всех отношениях весьма пленительна и мила… Она имеет весьма изящные манеры, живой характер… постоянно весела и в хорошем настроении духа».
Ангальт-Цербстская принцесса София-Августа-Фредерика, ставшая впоследствии императрицей Екатериной II, впервые увидела Елизавету, когда той было уже тридцать четыре года — возраст почтенный для женщины XVIII века: «Поистине нельзя было тогда видеть в первый раз и не поразиться ее красотой и величественной осанкой. Это была женщина высокого роста, хотя очень полная, но ничуть от того не терявшая и не испытывавшая ни малейшего стеснения во всех своих движениях; голова была также очень красива… Она танцевала в совершенстве и отличалась особой грацией во всем, что делала, одинаково в мужском и в женском наряде. Хотелось бы все смотреть, не сводя с нее глаз, и только с сожалением их можно было оторвать от нее, так как не находилось никакого предмета, который бы с ней сравнялся». По-видимому, так и было на самом деле — ведь Екатерина в молодости столько натерпелась от придирок императрицы Елизаветы и долго помнила зло, причиненное ей вздорной тетушкой. Она не стала бы писать о красоте Елизаветы, если бы это было неправдой. Как не без юмора говорил по такому же поводу один гоголевский герой, «женщине, сами знаете, легче поцеловаться с чертом, не во гнев будь сказано, нежели назвать кого красавицею». Иной читатель устремится листать иллюстрации, чтобы найти самому подтверждение вышесказанному о Елизавете. Увы! Портреты эти в большинстве своем позднейшие, когда императрице шло к пятидесяти, их писали так, как было тогда принято: тяжеловесные, неподвижные парадные портреты государынь, да и не жили в то время в России Веласкес или Рембрандт, чтобы донести до нас живое обаяние этой красавицы, темно-синий, глубокий свет ее огромных глаз, изящество поз, движений и иных сводящих мужчин с ума проявлений кокетства.
За всем этим стояла не только данная природой красота, но и тяжелейшая работа портных, ювелиров, парикмахеров, да и самой царицы — самой строгой судьи своей красоты. Нужно признать, что вкус у Елизаветы был тончайший, чувство меры и гармонии — изумительное, строгость к нарядам и украшениям — взыскательнейшая. Каждый выход в свет, на люди, особенно — на бал, в маскарад становился для нее событием важнейшим, к которому она готовилась, как полководец к генеральному сражению. «Во время менуэтов, — читаем мы в записках французского дипломата, — послышался глухой шум, имевший однако нечто величественное. Двери быстро отворились настежь, и мы увидели блистающий трон, сойдя с которого, императрица, окруженная своими царедворцами, и вошла в бальную залу. Прекращение всеобщего движения и глубокое молчание позволили услышать голос императрицы…» Вот ради таких мгновений и жила Елизавета!
Первой заботой государыни были, конечно, платья и прически. Француз Ж.-Л.Фавье, видевший Елизавету в последние годы ее жизни, писал, что «в обществе она является не иначе как в придворном костюме из редкой и дорогой ткани самого нежного цвета, иногда белой с серебром. Голова ее всегда обременена бриллиантами, а волосы обыкновенно зачесаны назад и собраны наверху, где связаны розовой лентой с длинными развевающимися концами. Она, вероятно, придает этому головному убору значение диадемы, потому что присваивает себе исключительное право его носить. Ни одна женщина в империи не смеет причесываться так, как она».
Прическам действительно уделялось тогда особое внимание. Женские прически в эти времена были громоздкими и тяжелыми. Особенно популярна была прическа «а-ля Фонтанж». Волосы украшались массой кружев, лент, драгоценностей. Елизавета и ее придворные дамы отдавали дань и так называемой яйцевидной прическе, когда волосы взбивались вверх ото лба и гладко зачесывались, а возле уха на плечо спускался один или два напудренных локона. К середине века все дамы стали носить прическу «тапе», то есть завивку. Этот стиль резко расширил возможности модниц, и парикмахеры-куаферы делали так называемый венец, диадему, украшенную бриллиантами. О такой прическе как раз и писал Фавье.