Агафоны-рябинники
Шрифт:
Запомнилось мне в детстве праздники с гармошкой, залихватской песней, и пляской подвыпивших молодцев, у качелей на улице. Но такие дни, как полет стрижа, прочеркивали свой путь. Не успеешь оглянуться, гости уезжали, наступал вечер и день затихал.
После такого суматошного дня долго не спалось. Рядом со мной на полатях похрапывал дед. А я наблюдал, как косые лучи месяца продирались в окна избы, колобродили по столу и полу, забирались к посудному шкафу. А когда я засыпал, подглядывали мои сны.
А больше выпадало «незрячих» дней. Они тихо плутали, как человек с завязанными
Мои забавы разделял соседский мальчик – неторопливый, рыжеватый Илька Ерастов. Он редко волновался, наверное потому, что в их маленькой семье всегда были мир и спокойствие. Отец Ильки уважал свою жену и советовался с ней по всем вопросам. Добродушный и заботливый семьянин – Ераст Парамонов в молодости отличился в боях под Плевной и заслужил георгиевский крест.
От своего отца Илька узнавал про походы и доблесть русских воинов, освобождавших Болгарию от турецкого ига. Этими рассказами Илька делился со мной, а я сообщал другу содержание прочитанных сказок, былинах, услышанных от деда и матери. Довольные друг другом, мы вскоре стали неразлучными друзьями до тех пор, пока Илька не обзавелся семьей. С тех пор наши с ним пути разошлись, но об этом я расскажу в следующих главах.
Мать Ильки тоже была под стать мужу. Небольшого роста, круглолицая. Румяная и полная Христина отличалась радушием к людям и проворством в делах. Она ласково привечала меня.
В отличие от Житовской, изба Ерастовых не была курной. В углу ее стояла белая русская печь. Струганный пол блестел чистотой и покрывался домоткаными половиками. У перегородки, отделявшей горницу от кухни, стоял застекленный шкаф – буфет с цветастыми чайными чашками, тарелками, блюдцами. Стены горницы украшали лубочные картины про изгнание из России Наполеоновских войск. Киот с иконами в серебряном окладе накрывался сверху полотенцем с красными петухами. На полке у стола лежали книги. Ераст знал грамоту.
В кути избы не было колодины для корма лошадей. В горнице пахло пшеничными пирогами, мясными щами и цветущей геранью.
Я завидовал Ильке. Родители не били его за проступки, добиваясь выполнения своих поручений ласковым словом. Отец же мой не любил детей. Он никогда не ласкал меня. Видя в детях тяжкую необходимость, он следовал библейскому совету воспитывать их в страхе перед родителями: «Сокрушай ребра сыну своему в юности, да будет он тебя покоить в старости».
Однажды за нечаянно разбитую чашку отец нещадно избил меня ремнем с железной пряжкой так, что я с неделю не мог сидеть. Такое несправедливое наказание отвратило меня от отца на всю жизнь, не говоря уже о его скопидомстве, державшем, как в тисках, всех домочадцев.
Любимым нашим занятием с Илькой зимой были салазки. Выехав на западную околицу деревни, мы с радостным визгом летели с горы к речке Мокрой. «Илька лису словил!» – вскричал я однажды, увидев у своего друга порванную у полушубка полу («лису»).
– Что теперь делать-то будешь? Дома-то, небось, забранят. А то и отлупять, – посочувствовал я другу.
– А я ее склею, – ответил он. – А клей-то есть у тебя? Услышав, что нет, я пообещал принести и завернул салазки домой.
– Заявился, гуляка? – приветствовал меня дед, лежавший на печи.
Ответив деду, я вытащил баночку с клеем из своего ящика, поставил на загнетку к горячим угольям, потом схватив ее и, сказав деду, что иду в сени, пустился к Ильке, которому не удалось скрыть от матери «лису».
– Я, маманя, не понарошку задел ее салазками, а она и треснула, – и Илька расплакался.
– Ну, ну, расшумаркался! Полно рефеть-то, ратось моя, – утешала сына мать, не выговаривая звонких согласных. – Мы твою «лису» шифехонько к месту пристегнем. – И Христина начала сшивать порванную полу.
В это время я и заявился к Ерастовым, удивляясь мирной беседе матери с провинившимся сыном. Меня бы за порванный полушубок отец бы мой выдрал, как сидорову козу, а здесь – наоборот сама же мать утешает сына.
– Фимушка пришел, растефайся, ратось моя! Прохоти, та садись, – приветствовала моя хозяйка.
Клей мой не понадобился и я пытался засунуть его в карман, но Христина заметила:
– Що ты тут прячешь в панке-то, Фимушка?
– Я принес Ильке клей склеить «лису», смущенно ответил я.
– Ха-ха-ха! Клупые вы мои! Клеем нелься!
Быстро зашив прореху сыновней шубенки. Христина заставила нас с Илькой вымыть руки у глиняного рукомойника. Потом посадила за стол, угостила пшенным каравайцем, пирогом с капустой и пресным молоком.
– Тетя Хриса! Разве сегодня праздник? – удивился я.
– Еш, ешь, ратось моя! У нас и в путни такая еда.
Имея одного сына, Ерестовы не мучили себя работой. Уезжая на базар или на ярмарку, Ераст всегда привозил жене какую-либо обновку, а сыну – пряников и кренделей. За вкусным обедом здесь и застала меня моя тетя Домна. Помолившись на образ и поздоровавшись с хозяйкой, Домка заметила:
– Не привечай кума к столу нашева-то парнишку. Вам и со своим-то хлопотно! – Но я-то знал, что тетя Доня была довольна, что меня угощали соседи.
– И-и-и, ратось моя! Не опьес нас твой Фимушка! Та и ты, ратось моя, присашивайся-ко к столу, та отведай нашей стряпни, – приглашала Домну простодушная хозяйка.
– Покорно благодарю, кума! – отказывалась та, хотя у самой засосало под ложечкой от вкусных запахов в этой избе. Но строго блюдя обычай не угощаться у соседей в будние дни, Домна заторопила меня домой, размышляя дорогой: «Вот ведь живут Ерастовы по-людски, а у нас Афонька, ставши хозяином, прижимает во всем. Позднее Домна поведала мне, как однажды от злобной зависти к достатку Ерастовых, Выселковские бабы погромили их квартиру в засушливое лето.
Порешив на сходке заказать попу молебен о дожде, женщины уже хотели разойтись по домам. Вдруг Февронья Корытова, заранее сговорившись с Феклой Растегаевой, закричала:
– Бабоньки, знаете за що осподь нас крает, дожжа не дает?
– Знакомо за що, – поддержала Фекла, – за Ерастиху. Она окаянная кажинный божий день пироги, да пшеничники лопает! Вот с места мне не сойти, сама видела!
– Пойдете-ко, проверим, – разорялась Корытиха, и бабья толпа двинулась к Ерастовым. Хозяев дома не оказалось. Непрошенные гости сшибли с двери замок и ввалились в чистые сени.