Агатангел, или Синдром стерильности
Шрифт:
Как каждая творческая личность, Теобальд стремится к самореализации. И научной карьеры ему для этого недостаточно. Кроме искусствоведческих, у Теобальда еще две разновидности творческих амбиций — поэтические и музыкальные. Несколько поэтических сборников, изданных за свой счет (а точнее, за счет отца) в Германии, не принесли ему славы. Более того, единственная рецензия на его поэзию была далеко не хвалебной. «Синдром стерильности, который просматривается в каждой третьей строчке, удачно дополняется в стихах почтенного профессорского сыночка синдромом эдиповым, а также всеми стандартными неврозами и фобиями, которые охотно находят психоаналитики у своих платежеспособных пациентов за их же деньги. Как свидетельствует опыт, подобные заболевания лечатся только полным банкротством в пользу врачей, но на детях гениев природа делает известно что», — такими и тому подобными выводами рецензент, спрятавшийся под псевдонимом Зигмунд Юнг, пытался убить в Теобальде веру в себя как поэта. Но, внимательно прочитав текст рецензии, Теобальд заметил, что ни одно обвинение критика не подтверждено цитатой из сборника. Более того, не указывалось даже, какому именно сборнику посвящена эта рецензия. Зато текст пестрел высказываниями Ролана Барта, Жиля Делёза, Михаила Бахтина, Умберто Эко, Мишеля Фуко и прочих авторов, цитирование которых в определенных текстах встречается не реже, чем цитирование классиков марксизма-ленинизма в работах другого характера. По мнению Теобальда, это вовсе не бросает тень на цитируемых авторов, а свидетельствует только, что автор стремился не столько проанализировать текст, сколько продемонстрировать свою эрудицию. Таких псевдокритиков Теобальд знал немало, как по их работам, так и лично, поэтому не слишком опечалился и пришел к выводу, что автор просто завидует Полуботку-Свищенко-старшему. Кроме того, он был согласен с Джулианом Барнсом и не любил критиков не только за то, что среди них много нереализовавшихся писателей, но и за то, что среди них много нереализовавшихся критиков.
За время пребывания в Тигирине Теобальд за свой счет издал сборник собственных стихов в украинских переводах. Из 100 экземпляров тиража за год продались два (один купила я, другой — Эвелина). Но Теобальд доволен и этим, потому что согласен с Густавом Климтом в том, что нравиться многим — вредно.
Реализуя свои творческие амбиции в музыке, Теобальд собрал группу под названием «Terra incognita», вместе с которой пытается создать новое направление современного джаза. Хотя Теобальд и сомневается, что написанные им музыкальные композиции можно уверенно отнести к жанру джазовой музыки, то, что они не вписываются в рамки любых других музыкальных направлений, он знает точно, а все, что не вписывается в жанровые рамки других музыкальных направлений, традиционно относят к джазу. Музыка Теобальда основана на мелодиях пакистанского и украинского фольклора, малоизвестного даже среди представителей пакистанской и украинской наций, и существенно видоизмененного композитором. Единственное, что я могу сказать об этой музыке как неспециалист, лишенный музыкального слуха, — она очень печальная. Уже после второй композиции (а все они довольно длинные и звучат не меньше сорока минут каждая) у меня появляется ощущение настолько неимоверного отчаяния, что я почти готова тут же совершить самоубийство — подобного ощущения у меня, к счастью, не возникает ни в каких других ситуациях. Мне сразу же вспоминается что-то очень грустное и даже трагическое из собственного детства, и даже если раньше это воспоминание не вызывало у меня таких сильных эмоций, под влиянием музыки Теобальда все меняется. Например, я начинаю горько рыдать, вспоминая, как не хотела садиться на горшок, а меня заставляли, чем нанесли глубокую травму психике, рыдания быстро переходят в истерику, и хотя я осознаю неадекватность своей реакции, ничего не могу с собой поделать, мне становится так себя жалко, что я просто вынуждена выйти вон из помещения, где проходит концерт. Как только я перестаю слышать эти звуки, мне становится легче, и вскоре я забываю свою детскую травму. Мне неудобно перед Теобальдом за то, что ни на одном из его концертов я не смогла досидеть до конца, неудобно и объяснять причины, по которым я каждый раз в слезах выбегаю из зала. Я не раз пыталась бороться с воздействием этой музыки, но она сильнее меня, и после нескольких концертов я сдалась. Чтобы не попадать каждый раз в неловкую ситуацию, я выдумываю правдоподобную причину своего отсутствия заранее, и выглядит это довольно убедительно, ведь моя работа в редакции часто затягивается допоздна. К счастью, Теобальд убежден, что истинный художник не должен приспосабливаться ко вкусам публики. Поэтому он не обижается ни на меня, ни на других слушателей, которых, по его рассказам, до конца концерта остается немногим больше половины, — а на начало их собирается не больше десяти.
В последнее время у Теобальда появились свежие музыкальные идеи, которые он описывает так: «Я хочу играть Гершвина в стиле Вагнера, а Вагнера адаптировать к фильмам Чарли Чаплина». Теобальд активно воплощает в жизнь свои концепции, правда, пока только на репетициях, закрытых даже для друзей. Должна признаться, я не пыталась туда попасть…
Как мне кажется, настоящий талант Теобальда заключается в молниеносном изучении языков. Кроме немецкого, английского и украинского, он свободно владеет еще и русским, польским, испанским, итальянским, голландским и греческим. Пожив в каждой из стран всего несколько месяцев, Теобальд выучил местные языки довольно хорошо. По-украински он говорит с легким акцентом и почти без ошибок. На месте Теобальда я бы попробовала себя в роли переводчика. Но он считает эту работу недостаточно творческой.
Отпрыск профессора Полуботка-Свищенко прожил в Украине совсем недолго, когда впервые попал в редакцию «КРИСа-2», которая размещается в просторном здании некогда многолюдного НИИ. По стенам разветвленных коридоров этого учреждения густо лепятся одна к другой двери, надписи на которых гласят: «Директор», «Главный бухгалтер», «Руководитель отдела», «Лаборатория». В основном эти кабинеты пусты, остальные заняты сотрудниками института, которые давно не отвечают на вопросы заблудившихся посетителей редакции, толпами бродящих по зданию. Они просто молча поднимают голову, услышав ваш вопрос, так же молча смотрят сквозь вас в пространство, а потом, не проронив ни слова, опускают голову и продолжают полировать ногти, пить чай, читать прессу или мечтательно разглядывать пейзаж за окном. Редакция находится на шестом этаже, что нигде не указано, поэтому узнать об этом можно, только исследовав нижние пять этажей. За время существования газеты редакционный коллектив несколько раз поменялся, точнее, в несколько раз сократился. Ее бюджет ежегодно уменьшается, а объем работы увеличивается, поэтому остаются только самые выносливые. В результате кадровых изменений три отдела (местных, международных и культурных новостей) превратились в один, а вместо трех редакторов и девяти журналистов работает единственный пан Маргаритко, который, кроме редакторских, выполняет и функции штатных и внештатных корреспондентов, подписывая собственные статьи фамилиями людей, которые когда-то у нас работали. Это делается для того, чтобы у читателей не возникало впечатления, что ежедневная газета выходит силами нескольких человек, на фамилии бывших сотрудников даже выписывают гонорары, которыми (без их ведома, разумеется) премируют тех, кто в газете все еще работает. Надеюсь, люди, чьи фамилии используются, ничего не имеют против, по крайней мере, пока об их возражениях ничего не известно. Что думает по этому поводу пан Маргаритко, я тоже не знаю, он так загружен работой, что поговорить с ним о чем-то, кроме статей для сегодняшнего номера, невозможно.
За исключением Снежаны, в редакции не осталось ни одного штатного журналиста. Из трех верстальщиков сохранился один, отделы рекламы и сбыта периодически объединяют, а при последующем разделении всегда сокращают. Из-за этого возникла путаница с табличками на дверях, которые не снимают, а только добавляют новые — так можно проследить не слишком достоверную историю обитателей того или иного кабинета. Не слишком достоверная она потому, что иногда редакционные работники просто переселяются из кабинета в кабинет, не оставляя об этом никаких сообщений на дверях. Тогда всем приходится просто запомнить, что в кабинете с надписями «Охрана», «Главный редактор» и «Бухгалтерия» на самом деле расположен отдел приема бесплатных частных объявлений, а в комнате под названием «Технический отдел, бля» трудится пан Незабудко.
Отчасти путаница с табличками возникла по инициативе руководства. Например, пан Фиалко не любит, чтобы к нему приходили читатели и внештатные корреспонденты, поэтому на дверях своего кабинета написал «Осторожно, под напряжением». Но это не сбивает с курса настойчивых пенсионеров, которые пытаются напечатать свои мемуары, жалобы на начальников ЖЭКов и возмущенные открытые письма против продажи на улицах непристойных изданий. Такие посетители, как правило, с первой попытки находят нужные двери, несмотря даже на то, что, согласно табличкам, в редакции три отдела досуга, пять главных редакторов, четыре отдела верстки и семнадцать коммерческих директоров. Теряются же люди интеллигентные и робкие, как, например, Теобальд во время первого своего визита в редакцию.
После того, как он обошел все 135 кабинетов на пяти нижних этажах и поднялся на нужный, то понял, что не знает, как именно должен называться по-украински отдел, который напечатает его статью об образе Украины в немецких масс-медиа. Охранник выслушал его путаные объяснения и направил к ответственному секретарю пану Штуркало.
— У Вас статья на подвал или на стакан? — деловито поинтересовался Штуркало, которому как раз не хватало материала, чтобы «забить» пустое место на одной из страниц завтрашнего номера.
— Я боюсь, что Вы неправильно поняли меня. Или я неправильно понял Вас, — привыкшему к спокойной академической атмосфере Теобальду было трудно подхватить быстрый темп пана Штуркало, который нетерпеливо постукивал карандашом по столу, чем вселял в Теобальда еще большую неуверенность. — А о чем, свойственно, ходит речь? — с облегчением отыскал он спасительный фразеологизм, близкий не только к русскому, но и к польскому, так что контакт с галичанином должен был наладиться.
Однако в глазах ответственного секретаря он увидел только нервное удивление. Столь любезная сердцу Теобальда сравнительная филология, увы, не сработала.
— Простите, я не слишком хорошо владею украинским, не могли бы Вы повторить Ваше последнее высказывание еще раз? — Теобальд пытался выиграть время, но пан Штуркало уже принял решение.
— Зайдите, пожалуйста, к пану Маргаритко, он знает кучу языков и Вам поможет. Хайль Гитлер! — Это адресовалось уже не Теобальду, а верстальщику Олежке Травянистому, который опоздал на работу на два с половиной часа, чем довел пана Штуркало до предынфарктного состояния. Пан Штуркало приветствовал таким образом людей, с которыми должен был серьезно поговорить на не слишком приятные темы. Но Теобальд этого не знал и поэтому испуганно отпрянул и быстро покинул редакцию.
«Возможно, это был намек на мой акцент, — лихорадочно размышлял Теобальд по дороге домой, — или он просто не любит немцев? Но откуда ему известно, что я немец, я же ему этого не говорил».
На самом деле пан Штуркало действительно не любит немцев после того, как его однажды арестовали на немецкой границе, потому что таможенный компьютер из-за ошибки в наборе обнаружил его фамилию в «черном списке» наркокурьеров. Через два дня инцидент был исчерпан, но на двухдневный музыкальный фестиваль в Амстердаме, куда он был приглашен как журналист, пан Штуркало так и не попал.