Агенство БАМС
Шрифт:
— Идите к паромобилю, Настасья, — неожиданно пренебрегая официальностями, тихо проговорил Шульц, подталкивая Оболенскую в сторону прибывшего экипажа. — Я скоро.
Паромобиль был чудо как хорош! Буквально намедни их агентство закупило три таких агрегата, один из которых достался нынче Шульцу в качестве средства передвижения. Он же и отвлек ненадолго Настасью Павловну от дальнейших препирательств, чем и воспользовался лейб-квор, подтолкнувший девицу к распахнутой дверце. Споро доложив всю диспозицию прибывшему фельдмейстеру и заручившись его позволением отбыть наконец домой, Шульц занял место в кабине управления подле Оболенской.
С
— Что ж… отправляемся, Настасья Павловна, — проговорил лейб-квор, давая ход мощному агрегату. И услышав короткое, но емкое «ох» Оболенской, прибавил пару, «выплывая» на Твердоостровский проспект.
Дальнейший путь проделали молча. Оболенская предпочла Шульцу любование ночными улицами.
Здесь, в северном квартале роскошь особняков соседствовала с мрачными пейзажами нищеты и трущоб. Только будучи в нездравом уме можно было позволить себе поселиться в этом районе, оттого факт, что в подобном месте приобрел недвижимость сам великий князь, вводил Петра Ивановича в некое подобие ступора. Впрочем, рассуждать об этом, даже мысленно, было не его ума дело.
Отбросив все подобные измышления, Шульц сосредоточил внимание на дороге, изредка бросая быстрые взгляды на Оболенскую. Они были знакомы всего ничего — полных три дня, за которые Настасья Павловна успела порядком ему надоесть. И настолько же — привлечь к себе внимание.
Сейчас, когда девица сидела смирно, чуть опустив голову и нервно сжимая ладони, лежащие на коленях, прикрытой плисовой юбкой, она казалась ангелом, сошедшим с небес и готовым исполнить волю того, кому была призвана в услужение. Но Шульц знал — все это обман, химера, и стоит произнесть хоть одно неосторожное слово — как Оболенская превратится в истинную фурию.
Так и добрались до ее поместья. Улицы города здесь были более светлыми, а особняки по обеим сторонам Мерьяславского проезда — высокими и из белого камня. Таким был и дом Настасьи Павловны. Весь его нижний этаж был ярко освещен, и желтые лучи, льющиеся от газовых фонарей, пятнами расплывались по изумрудным лужайкам сада.
— Что же, настала пора прощаться, — произнес Петр Иванович, останавливая паромобиль у чугунных ворот ограды, немым стражем опоясывающей территорию особняка. — Я провожу вас, Настасья Павловна.
Он почти взялся за хромированную ручку дверцы, когда услышал голос Оболенской:
— Нет-нет! В том нет нужды. До встречи, Петр Иванович.
И не успел Шульц опомниться, как гибкая фигурка выскользнула из паромобиля и вскоре исчезла из виду, сливаясь с темнотой ночи.
Первая потребность догнать и вернуть себе — совершенно неуместная и ненужная — была с досадою изгнана Петром Ивановичем. Кто он такой, чтобы докучать докучливым девицам?
С силой сжав челюсти, Шульц проследил взглядом за тем, как ненамного — всего на расстояние, чтобы впустить стройную девицу внутрь — приоткрывается входная дверь особняка, после чего дернул рычаг паромобиля. Агрегат взревел, и Петр Иванович самодовольно улыбнулся. Пусть у Оболенской теперь и будет объяснение с отцом, откуда Настасья Павловна возвращается в столь поздний час — ему все равно.
Вырулив на оживленную даже средь ночи улицу, Шульц взял направление вовсе не к себе домой. Непременно нужно было доставить материалы
— И что же ты, Петя, думаешь по этому поводу? — попыхивая сигарой, привезенной из-за границы, вопросил Анис Виссарионович в третий раз.
Несвойственное фельдмейстеру панибратство, что высказывалось Фучиком только когда он пребывал в высшей степени возбуждения, заставило Шульца слегка искривить губы в улыбке, которую лейб-квор все же не смог сдержать. И хоть она была крайне неуместна, Петр Иванович, почувствовал, как напряжение, сковывавшее его члены, пожалуй, с той самой минуты, как он увидел подле особняка «странного человека», понемногу отступает.
— Я думаю, господин фельдмейстер, что необходимо донести до великого князя по всей форме мой доклад, который я непременно напишу сегодня же ночью, и предупредить о том, что над императорским домом нависла угроза.
Фучик вскочил с места, замахавши руками на Шульца, будто тот сказал величайшую глупость, чем заставил Петра Ивановича озадаченно посмотреть на фельдмейстера. Что же это выходит? Анис Виссарионович не придает значения тому, что дело приняло такой оборот? Сначала кучер племянника великого князя был найден сыскными в сквере, на берегу пруда. После — был так же умерщвлен лакей в летнем доме княгини, куда сама великая чета перестала наезжать с неделю назад. И вот теперь почил в бозе чудаковатый Лаврентий Никанорович, князева седьмая вода на киселе. Старик этот отличался буйным нравом и нетерпимостью к тому, чтобы возле него в доме находилась хоть одна живая душа. Слуги Лаврентия Никаноровича поселялись в отдельном флигеле, обязанности свои выполняли споро и стараясь не попадаться хозяину на глаза. Этим и воспользовался «странный человек», беспрепятственно проникший под сень дома.
— Что ты, голубчик? Как же можно великого князя, да такими глупостями от дел отрывать? Отбыл он уже в столицу, здесь только Ее Высочество остались. И та под присмотром родственницы. — Он немного помолчал, покивал сам с собою, после чего добавил: — Явится штабс-капитан завтра утречком за новостями, я ему коротко все и обскажу.
— Так что же, Анис Виссарионович, вы меня от бумажной работы избавить хотите? — нахмурив брови, поинтересовался Шульц.
С одной стороны, он был рад подобному исходу, намереваясь предаться сначала размышлениям о деле «странного человека», а после — отдыху. С другой — пренебрегать обязанностями, что легли на его плечи, когда ему поручили дело такой важности, не намеревался.
— Полно, Петенька. Тут и без крючкотворства есть, чем время свое занять. Отчет твой я принял, сейчас еще сыскные приедут, а уж они лодырям квартальным из Охранного ни крошечки там не оставят, и можно пока расходиться.
Фучик потер руки, будто ему удалось сорвать знатный куш, неожиданно подмигнул Шульцу, и, мурлыкая что-то себе под нос, вышел из кабинета Петра Ивановича, куда явился сразу же, стоило лейб-квору переступить порог агентства.
Шульц пожал плечами, ослабил ворот наглухо застегнутого жилета, отошел к окну, опершись возле него рукою и выглянул в темный проулок. Мысли его нежданно приняли отличный от важности дела семьи великого князя оборот, сосредоточившись на Оболенской.