Агент абвера
Шрифт:
— В чем дело? — недовольным тоном спросил он.
— А, проснулся все–таки! — Парень дружески улыбнулся. — Не волнуйся, я не вор, не жулик. Пришел домой — вижу лежишь на койке, ноги свесил и храпишь, что твой трактор на пахоте. Видать, крепко умаялся. Зачем, думаю, мучиться человеку? Дай хоть сапоги сниму. Пусть отдохнет. А вот, видишь, разбудил.
— Ничего. Не беспокойтесь.
— Ну, давай знакомиться, коль свела вместе судьба наша военная. Я — Спасов. А тебя как звать–величать?
— Никулин, Николай Константинович. Рад познакомиться. Мне о вас говорил капитан Фиш.
— Все мы здесь рады знакомству друг с другом, — не то с иронией, не то серьезно ответил Спасов. — Только брось «выкать». Я привык на «ты». Тем более, что неизвестно, кто из нас по чинам старше, кто младше.
— А я на особое положение и не претендую. Это ты как–никак начальство. Раз приказываешь — подчиняюсь, — улыбнулся Николай Константинович.
— Хочешь подчиняться — подчиняйся. Только в начальство не лезу, — в тон Никулину ответил Спасов и захлопотал, как гостеприимный хозяин: — Ты как настроен, Николай Константинович, спать или ужинать? Давай перекусим чем бог послал. А завтра уж тебя оформим на полное котловое и вещевое довольствие, как в Красной Армии говорили.
— Перекусить не откажусь.
— Вот и порядок.
Спасов открыл буфет, достал бутылку самогону, хлеб, закуску и пригласил Николая Константиновича к столу. После первой чарки завязался разговор.
— Оттуда пришел? — спросил Спасов.
— Угу.
— Ну и как там? Наступление готовят? Ударят скоро?
— Похоже на то. Силы подтягивают.
— Гм… Конечно, посмотрим. Поживем — увидим.
— Давно здесь? — в свою очередь поинтересовался Никулин.
— Порядком. А что?
— Просто так спросил.
Они просидели весь вечер за столом, говорили о том о сем, прощупывали друг друга. Каждый хотел узнать о собеседнике побольше и в то же время не рассказывать о себе. Разговор явно не клеился.
Наконец Спасов встал из–за стола и зевнул:
— Ну, ладно, спать пора. Хватит в прятки играть, словно дети малые. Еще обнюхаемся, придет время. Побережем наши нервы. Ложись, что ли, Николай Константинович, или как там тебя?
…Прошло два дня. Никто не интересовался Никулиным, никто его не тревожил. Спасов днем отсутствовал. Он появлялся лишь к вечеру и начинал вспоминать свою довоенную жизнь. Трудно было понять — тосковал ли он по прошлому, желал ли вернуть то, что минуло, или был доволен, что все переменилось. Никулин больше молчал, слушал. «Обнюхивание» шло медленно.
На третий день Николая Константиновича вызвали к начальнику переправочного пункта. В кабинете капитана Фиша его встретил подполковник Рудольф.
— С благополучным возвращением, господин Никулин, — приветливо произнес Рудольф. — Рад вас видеть в добром здравии и, надеюсь, прекрасном настроении.
Николай Константинович заметил, что Рудольф повышен в чине.
— Рад и я, господин подполковник. Разрешите и мне поздравить вас с новым званием. — И Никулин первым протянул Рудольфу руку.
Брови подполковника изумленно взметнулись. Рудольф не ожидал такого поступка. Он помнил Никулина по Гуцаловскому лагерю и Валкской разведшколе как человека скромного, умеющего соблюдать такт в обращении с начальством. А тут такая фамильярность… Как будто они равны — этот безвестный Никулин и он, барон фон Ризе! После секундного колебания Рудольф все же коснулся пальцами ладони Николая Константиновича. Что поделаешь, этот русский добился большого успеха, с ним придется работать, и надо его расположить к себе. Стараясь показать, что ему приятна встреча с Никулиным, Рудольф предложил агенту сесть рядом с собой. Предстояла длительная беседа.
Когда Никулин уселся, Рудольф достал портсигар, протянул ему.
— Благодарю вас. — Николай Константинович взял сигарету.
Рудольф щелкнул никелированной зажигалкой, оба прикурили.
— Я рад, что вы выполнили задание, — продолжал Рудольф, — и хочу поздравить вас с успехом. Расскажите во всех подробностях, что и как вы делали в тылу русских. Ваш опыт мы широко используем при подготовке других разведчиков.
Никулин понимал, что интерес Рудольфа вызван совсем иными причинами. Немцы хотели сверить его показания, чтобы уличить в неточности. Присутствовавший при беседе капитан Фиш снова принялся записывать рассказ Никулина, делал пометки в блокноте и Рудольф. Его интересовали мельчайшие подробности: через какие деревни проходил, сколько домов на главной улице уцелело, сколько разрушено, сожжено…
Беседа сразу же приняла характер придирчивого допроса. Рудольф задавал самые неожиданные вопросы. Отвечая на них, Николай Константинович в который раз поминал добром генерала Быстрова, который настойчиво предупреждал его, что немцы хорошо знают местность и ее нужно тщательно изучить.
— У вас хорошая память, — одобрительно проговорил Рудольф. — Вы, господин Никулин, обратили внимание на такие детали, о которых мы и не упоминали в Валкской разведшколе. — И, не переводя дыхания, неожиданно резко спросил: — Где вы получили профессиональную подготовку разведчика, Никулин? Вы кадровый разведчик, не так ли?
Николай Константинович понял — Рудольф перешел в наступление. Надо было защищаться, а лучший способ для этого — напасть самому.
— Господин подполковник, — с досадой и даже пренебрежением в голосе начал Никулин, — вы уже вторично даете мне убедиться в своей забывчивости. А ваша профессия требует хорошей памяти…
Рудольф даже откинулся в кресле, словно получил пощечину. Капитан Фиш еле сдержал улыбку.
А Николай Константинович, будто и не замечая произведенного его словами впечатления, продолжал:
— В Гуцаловском лагере, в Риге, перед тем как меня отправили в разведшколу, мы вели разговор о Москве и Подмосковье, о моем родном поселке Кусково. А господину Шиммелю вы почему–то доложили, что я вырос под Ленинградом. В Валкской разведшколе я говорил вам, что в Красной Армии служил начальником штаба отдельного батальона, имел звание капитана. Естественно, я знаю кое–что из того, чему но учили в разведшколе. Я и применил свои знания с пользой для великой Германии. Но вы и об этой беседе забыли и теперь вот подозреваете меня в чем–то. А ведь в моем положении такие подозрения могут стоить жизни.