Агент Иван Жилин
Шрифт:
Мне удается пустить слезу, всего одну, но этого достаточно.
– Я правду говорю… – скулю я, сведя глаза к переносице. – Зачем кричать? Упитанный итальянский мальчик со скверным характером любил командовать, за что друзья прозвали его «дуче». А папе с мамой, которые были еще норовистее, он очень не любил подчиняться. Нездоровая обстановка в семье и сформировала в малыше чувство протеста, проявившееся в форме ненависти к тому имени, которое дали ему родители. Редкая, противоестественная для католической Италии ситуация…
Теперь я смотрю в потолок, скосив глаза, насколько возможно. А Мария смотрит на чемоданчик со щупами и озабоченно морщит лоб. Кажется, он все понял.
– Очистите его от этой дряни, – командует он, указывая на клейкие нити, превратившие мое тело в неподвижный кокон. После чего он говорит куда-то себе
– Снимай людей, капитан. Да, все посты снимай, тут у нас полная идиллия.
– Едва пришел срок, – рассказываю я, захлебываясь слюной, – помчался малыш в церковь, чтобы взять себе новое имя – то, с которым мужчина представлен Богу. Так и появился на свет Мария. А родители не сообразили попросить святого отца отложить обряд, не разобрались, чем на самом деле вызвано стремление сына поскорее креститься…
– Опоздали, – с горечью констатирует Мария.
Он машет рукой, отворачивается и лохматит свою седую шевелюру; он сильно раздосадован – не от того ли, что подчиненные слышат мои чудовищные откровения?
А подчиненные его заняты делом. Квадратноголовый здоровяк в шортах и в рубашке с расстегнутым воротом (без пиджака! без галстука!) колдует над моим креслом, выполняя приказ начальства. Тщательно и осторожно этот человек обрабатывает застывшую паутину, прыская элиминатором из баллончика. И пошла реакция: пластиковые языки уже пускают водичку, на их поверхности появляются кристаллики, резко пахнет эфиром.
– О Боге-то наш малыш думал меньше всего, – бросаю я в воздух больные фразы. – Будущий оперативник, волк. Бог для таких – всегда средство. Прежде всего он хотел удивлять. Тщеславный папаша, нарекающий новорожденного сына, хочет удивить соседей и родственников жены; тщеславный писатель, придумывающий персонажу имя, хочет удивить весь мир. Ну а этот молодой бунтарь был одновременно и папашей, и новорожденным, и писателем, и персонажем. Он помнил и о своих соседях, и обо всем мире. Какой же он был тщеславный… Эх, шеф, не знали вы тогда, что второе имя выбирается сердцем, что это не разумная реакция головы, даже в случае с вами. «Мария» в переводе с мертвых языков – «сосуд благодати». Мужчина, выбравший такое имя, как бы объявляет на весь мир, что он, во-первых, искренне доверчив, и во-вторых, ставит своей целью не преломлять чужую мысль, а создавать то, что недоступно другим людям. Забавно. Только таким невротикам и служить в Службе Контроля…
Полимер разваливается на низкомолекулярные продукты, путы слабнут, гибнут, осыпаются. Руки и ноги у меня уже свободны, но Марию с его свитой это совершенно не беспокоит! Оперативники также разваливаются, теряют стержень, ибо сложная и ответственная операция неожиданно превратилась в скучную рутину. Террорист Мигель арестован, а беллетрист Жилин, мягко выражаясь, не в себе… Великолепно. Мой Театр-Для-Идиотов нашел своих зрителей. Изображать юродивого, оказывается, совсем не сложно – только разреши себе вытащить на всеобщее обозрение то, что и так всегда с тобой.
Спрашивается, в самом ли деле я симулирую?
– Похожая история с вашей дочерью, шеф, – добиваю я Марию. Он каменеет, теперь он просто не может меня не слушать. – Агент Рэй – ах, как это по-мужски звучит! Все тот же бес тотального несогласия, сконцентрированный в имени. Случайный человек непременно решит, что агент Рэй – это Раймонд, а не Рэйчел. Девочке нравится собственная раздвоенность. Почему? И почему ваша дочь, упорно выращивая в себе мужское начало, взяла псевдоним «Мария»? Да потому, шеф, что она всю жизнь не дочерью вашей хотела быть, а сыном! Сыном, шеф!..
Оконные рамы вздрагивают: сильный, тяжелый звук приходит с улицы. Словно в гигантский медный таз ударили. В городе что-то взорвалось, понимаю я. А может, взорвали, сегодня эта грань очень тонка.
– Опс-ёпс! – восклицает квадратноголовый, распрямляясь. Это было сказано определенно по-русски.
– Дожили, – говорит Мария; он по-прежнему скуп на слова.
Все присутствующие дружно смотрят в одну сторону.
Вот моя единственная секунда! Начальник деморализован, бдительность рядовых сотрудников опущена до нулевой отметки, – не упусти шанс! Крепко зажав в кулаке последнюю из живых нитей – ту, которая не обработана еще элиминатором, – я рывком выбираюсь из кресла. Два шага, короткий разбег – и прыжок в раскрытое окно. Спиной вперед. Свободный полет, больше похожий на сон. Пятый этаж! Проснулся ли я на самом деле? Протрезвел ли? Сейчас проверим. Кресло застревает в раме, как я рассчитывал; полимерный язык растягивается, пружинит, превращает полет в плавный спуск. Нить разорваться не может даже теоретически, разве что быть разрезанной, однако никто из моих спасителей не успевает выхватить штурмовой нож и покалечить меня вместе с моим шансом. Оттолкнуться ногами от стены дома – раз, второй…
– Остановите его! – недостойно орет сверху Мария.
– Я же правду вам сказал! – ору я в ответ. – Пра-авду!
Кто меня остановит? Смешно.
Прощай, иезуитский Дом Писателя с самой красивой вывеской в городе! Нет большего наслаждения, чем сказать это «прощай». Мои босые пятки (Ангуло, гад, разул!) пробивают плоскую бумажную крышу низенького сооружения, раскинувшегося у подножья белокаменного монстра. Я – внутри. Здесь светло, бумажная крыша отлично пропускает дневной свет. Это явно какой-то аттракцион: коридоры, сплошь составленные из зеркал. Я бегу по ним непонятно куда, пока не соображаю, что попал в лабиринт. Жуткий лабиринт отражений, порождение чьих-то кошмаров. Моих отражений здесь такое количество, что арестовать их всех – земной полиции не хватит, даже если милиция поможет. Зеркала, увы, не стеклянные, не разбить их, не прорваться в лоб. Поверхности захватаны сотнями рук – наверно, тех несчастных, кто сгинул здесь без вести. Перелезать, уродуя крышу? Из окна увидят и на прицел возьмут. С другой стороны, кто-то из преследователей наверняка уже громыхает по лестницам вниз, чтобы успеть перехватить меня у выхода из аттракциона, а снятые посты уже получают новые приказы… Ну-ка, эрудит, как приличные люди проходят лабиринт? Правило левой руки. В петлях левая рука меняется на правую. Помечать перекрестки. Чем помечать? У приличных людей принято мелом. В крайнем случае – помадой. Помады нет, есть слюна. А чем еще? Есть и другие субстанции, выводимые из организма – не ими же? Я бегу. Я плюю на зеркала – буквально – на первом повороте, на втором, на третьем, от всей писательской души, но это лишнее, лишнее… никаких ловушек, никаких петель – выход совсем рядом… Я выскакиваю на волю. Коварный, мной же домысленный Лабиринт Отражений на деле оказывается маленьким и потешным, рассчитанным на кого-то другого, поглупее. Впрочем, как выясняется, это вообще был не аттракцион. Надпись гласит: «Эготека». Еще одна красивая вывеска. Вероятно, эту штуку соорудили в политико-воспитательных целях, чтобы ускорить процесс строительства души. Хорошо слышно, как сзади, с воинственным кличем «опс-ёпс!», кто-то еще пробивает свои телом крышу «эготеки»; правильно, наверху липучка осталась, грех было не воспользоваться. И все-таки это плагиат, ребятушки, постыдный плагиат. Мой это был способ обретения счастья…
Бежать!
Мы разминулись с отважным прыгуном – ему повезло. Меня здорово качает, только сейчас я замечаю это. Зря я так боялся Ангуло с его «отверткой», рефлексы мои далеко еще не в норме. Но бег продолжается. Посты и засады отсутствуют, бойцы благополучно отозваны. Нет, кто-то все-таки гонится за мной – далеко, не догнать! – кто-то пытается зайти сбоку, но межпланетники бегают лучше, даже босиком, даже если их качает и сносит космическим ветром. Огибаем «Кувшинку», и – в рощу, петлять между деревьями. Мимо Театра Подводного Царства, мимо Музея Живой Природы, сквозь систему курганов, сквозь городище, не отвлекаясь на урочище «Клады» и античную стоянку, мимо бильярдной, вокруг аттракционов «Пизанская башня» и «Русская зима»… Пятнадцать минут кануло? Или полчаса? Сколько времени я запутываю следы? Не знаю, я ведь еще не проснулся, но только никто меня уже не преследует, – скисли гончие, потеряли зверя.
А вот и Тропа Иллюзий, главное звено Парка Грез – сомнительное наследие прежних времен. Бесконечный ряд кабинок, как одноместных, так и коллективных. Говорят, репертуар иллюзий с тех пор кардинально изменился, и теперь, можно предположить, здесь преобладает героико-познавательная и растительная тематика. На мгновение притормаживаю, потому что вижу целую рощицу, составленную из столбиков общественных телефонов. Это первые телефоны, встреченные мною за последние полчаса. Есть ли у меня возможность позвонить? Один-единственный звонок. Ужасно хочется. Наплевать на то, что я – гонимый зверь, у которого земля горит под ногами… Иллюзия – значит обман. Я осматриваюсь, готовый к любому подвоху, ибо с этого оазиса обмана станется.