Агент Иван Жилин
Шрифт:
Я стиснул зубы. Друзья уходят, остается молчание. Обсуждать это – с кем? С теми, для кого сочувствие – всего лишь атрибут службы? Но почему я не вернул камни Юрию?! Как это было просто – вернуть! И человек был бы жив, он вновь, как и много лет назад, сделал бы реальностью свое желание жить. Хотя… Сохранялось ли у него теперь такое желание?
Стать богоравным, оставаясь во плоти – безумье души, сказал поэт Гончар. Ты лишил себя плоти, милый мой Странник, но стал ли ты после этого богоравным?
Я взглянул на затылки полицейских, расслабившихся за стойкой бара, и спросил Бэлу:
– Надеюсь, вы уже допросили
– Какого?
– Только не говори, начальник, что ты не успел побывать на холме, – разозлился я.
– А, ты о психе с ножом, – догадался он. – С ним что-то странное. Показаний дает много, болтает без умолку, но все – на птичьем языке.
– Вы использовали волновой стимулятор, – констатировал я.
– А что? – сказал он. – Психиатр дал санкцию. Ты и сам, помнится, говорил, что это совершенно безвредно.
– Ведомственная медицина только «за», – согласился я. – Чем больше идиотов на койках, тем выше профессиональная спесь… Психиатра вам прислали старшие братья, не так ли?
Мне было не столько обидно, сколько стыдно. Начальник полиции посмотрел на меня, сощурив один глаз: этот глаз, казалось, располагался по ту сторону амбразуры.
– Не надо было лупить его по башке, – сказал он. – К тому же – горшком. Лупил бы в любое другое место.
– Конечно, было бы справедливее и законнее расстрелять гада на месте, – сказал я зло. – Пли!
Очень зло я сказал. Мы долго смотрели друг на друга, и он все понял. Он снял фуражку и протер ее изнутри.
– Мы начали говорить по делу, но отвлеклись, – произнес Барабаш, глядя вбок. – Уполномочен поставить вас в известность, товарищ Жилин, что принято решение о вашей депортации. Основание: преднамеренная ложь в анкете. Вы – нештатный агент, работающий по контракту. Действуете в интересах незаконного образования, называемого Мировым Советом.
– Вы тут что, отслеживаете все международные звонки? – восхитился я. – Впечатляет.
– Мы считаем обвинение доказанным, – ответил он. – Ваш работодатель известен – лично генеральный секретарь, товарищ Эммануэл.
– А ты на кого теперь работаешь, комиссар? – спросил я его. – Неужели все на того же?
– Просто – работаю, – ответил он сухо. – Я всегда и всюду – просто работал, без местоимений и предлогов. Все, что я могу для вас сделать, это ограничиться только инцидентом в Университете, я имею в виду неожиданное завершение дела об убийстве сеньориты Вардас. Здесь, по-моему, все ясно, мы уже этапировали подследственного в Большую Европу, на психиатрическую экспертизу. Что касается других инцидентов с вашим непосредственным участием… Я придержу эти дела, пока вы не уедете. Обещаю. И это все, что я могу сделать.
Он выговаривал словечко «ВЫ», как будто специально готовился, репетировал. Непросто было человеку, пусть и продолжал он служить тайным структурам Управления внутренних расследований. Одно дело – на «вы» с врагом, с начальством, с предавшей женщиной, и другое дело – с боевым товарищем, который тебя любил. Как я мог забыть, что из Службы контроля просто так не уходят, разве что в слегачи или в скандальные писатели!
– Ну что, пора в офис? – он по-хозяйски огляделся.
– А как же вечерняя месса, ваше высокоблагородие? – невинно справился я. – Разве не должно вам в это время сидеть в костеле?
– Да, насчет костела ТЫ правильно сообразил, – произнес он с непонятным выражением. – Вчера я специально сбежал из Управления, чтобы с ТОБОЙ, засранцем, не встретиться.
– Ты в самом деле веришь в Бога? Ты, бывавший в Космосе?
– Я не бывал в Космосе, – ответил он предельно серьезно. – Как и ты, не обольщайся. Космос и межпланетное пространство – совсем не одно и то же…
Лэна мы заметили одновременно.
Мальчика сопровождали двое в зеленых галстуках. На лицах конвоиров стыло выражение смертельной скуки, и галстуки у них были узенькие, шнурочки: по всему видать – сержантский состав. Процессия появилась из аппендикса, где располагалась служба внутренней безопасности отеля, и направилась к грузовому лифту. Вероятно, в гараже их ждал транспорт. Я обрадовался, как, возможно, никогда еще не радовался – чувство облегчения не с чем было сравнить… ну разве с тем, которое я испытал в далеком детстве, когда в драке между Высшей школой космогации и Всесоюзной учебной кухней мне выбили первый в жизни больной зуб.
Лэн тоже меня увидел, заулыбался, рванулся подойти. Его довольно грубо придержали. Рванулся и я, но меня придержал Бэла:
– Тихо, тихо. Сами разберемся.
Лэн принялся о чем-то просить, показывая на меня, что-то втолковывать, – ему внимали с тупым безразличием, – и тогда он двинул рукой…
Его кулак, описав крутую дугу, скользнул по первой челюсти, по второй, и оба конвоира вдруг упали. Двойной нокаут. Нового удара не понадобилось. Одним ударом – двоих! Я такого никогда еще не видел. Я стоял, завороженный, рефлекторно примеривая к себе это уникальное движение, прокручивая картинку в уме, а Лэн уже бежал ко мне, загорелый и счастливый, с томиком Шпенглера под мышкой, сияя, как начищенный сапог, а трое полицейских, отпрыгнув от стойки бара, опасливо окружали беглеца. И оказалось, что в холле полно полицейских: кто-то кинулся к бесчувственным телам, кто-то терзал радиофон, вызывая врача…
– Мне предлагали работу, – начал мальчик с главного. Понимал, умница, что у нас нет времени на пустяки.
– Какую? – спросил я.
– Чтобы я вас уговорить взять меня в Ленинград.
– А что тебе делать в Ленинграде?
– Сказали, писателем станешь, а мы поможем публиковаться, – смущенно улыбнулся он. – Сказали, ты же всю жизнь мечтал стать писателем. Будешь учеником Жилина, будешь дружить с Сорокиным, со Снегиревым, с Галкиной, а с нашим резидентом, сказали, будешь встречаться не чаще раза в месяц…
– А ты?
– Отказался, конечно. Работа коридорного мне больше нравится.
Товарищ Барабаш очень внимательно нас слушал. Мне это не нравилось, но выбора не было. Лейтенант Сикорски слушал новости по стереовизору, то есть как бы отсутствовал. Что слушали другие полицейские, окружившие нас, я не знаю, их рапортов мне никто в дальнейшем не показал.
– Вы ведь, если не ошибаюсь, сын госпожи Вайны Туур? – громко спросил Бэла.
– Да, – сказал Лэн.
– Ваша матушка – грандиозная женщина, – сказал Бэла с энтузиазмом. – Не волнуйтесь, я уверен, мы утрясём это недоразумение…