Агент «Никто»: из истории «Смерш»
Шрифт:
Кравченко присел. Боль давала о себе знать. Он аккуратно приспустил галифе и увидел торчащий из бедра осколок гранаты. «Хорошо, неглубоко», - успокоился Кравченко, достал нож, маленькую фляжку с водкой - НЗ - протер лезвие и, стиснув зубы, достал из ноги еще горячий кусок рваного, с острыми углами металла. В мешке нашелся кусок бинта. Кравченко плеснул на рану водки и стянул ремнем ногу, наложил бинт и натянул галифе. «Через полчаса не забыть снять стягивающий ремень», - черкнул он в памяти и бросил взгляд на воронку. «Вот и все, Василий Коршунов, вот ты и перешел линию фронта. В прошлое не возвращаются… А если и возвращаются, то только так, как выпало тебе. Теперь у тебя все - в прошлом… Прости,
Кравченко ковырнул ножом горсть сухой, рассыпающейся в руках земли, бросил ее в воронку, шепнув: «земля тебе пухом», тяжело встал, пристроил поудобнее вещмешок и побрел меж берез со срезанными артобстрелом макушками.
Глава четвертая. Провал
…Каждый шаг давался с трудом: боль не утихала, кровь продолжала сочиться. У лесного ручья он присел на поваленную осину, стиснув зубы, стянул сапоги и стащил пропитанные кровью галифе. В мешке отыскал последний кусок бинта, промыл, перевязал рану. Попробовал застирать одежду, но получилось еще хуже - бурое пятно расползлось, окрасив штанину в грязно-зеленый цвет. Он повесил мундир на ветку орешника, надеясь, что солнце хоть немного поправит его неприглядный вид, и растянулся на подвяленной жарой, колючей, неуютной траве.
«Если рану не обработать как следует, через дня три-четыре может начаться нагноение… В деревне ни йода, ни спирта, конечно, не найти… Надо искать какой-нибудь госпиталь… Судя по всему, фронт далеко, ни штурмовиков, ни истребителей, только тяжелые бомбардировщики за эту неделю… Ушел фронт. Значит, и санчасти тронулись за ним. Может наткнусь на какой-нибудь забытый медсанбат. А что скажу? Где ранен? В лесу? Что я там делал? Ловил немецких диверсантов? Один? Вдвоем бы с Куршуновым - хоть как-то походило бы на правду. Эх, Васька, Васька! Не смог бы я выстрелить тебе в спину, а обязан был это сделать… Не смог бы… А он во всем сознался бы, попади в руки НКВД… И гранату, “последнюю подружку”, сдал бы какому-нибудь сопливому сержанту… Были бы вдвоем, ушли бы к немцам… Надо идти, пока могу… Но до линии не дотяну. Кровь не останавливается - потеряю сознание и сдохну под кустом. Лисы обглодают… Тьфу, лучше не думать. Погоди, кровь, вроде, утихла… Точно! Но это пока лежу. Только встану - опять побежит…» - Кравченко ненадолго забылся. Разбудило палящее солнце. Одежда высохла, но лучше от этого не стала. Он медленно, чтобы сохранить силы, оделся, срезал палку покрепче и неторопливо побрел по краю леса. Через час показалась окраина Красного. Кравченко отбросил самодельный костыль и вышел на проселок. Первая попутная полуторка тормознула, окатив его пылью, сидевший за рулем паренек в выгоревшей гимнастерке открыл дверь и крикнул:
– Вам далеко, товарищ капитан? До Красного могу подкинуть, садитесь в кабину!
– Спасибо, приятель, - кивнул Кравченко и взобрался на ободранное сиденье.
Они подкатили к райцентру так быстро, что он не успел затеять разговор, чтобы выяснить хотя бы главное - далеко ли фронт. Пожав шоферу руку, выбрался из машины и уверенно зашагал по улице, всем своим видом показывая, что эти места ему знакомы. На углу, где пожилой мужичок пристраивал к деревянному столбу почтовый ящик, он остановился, перевел дух и махнул рукой:
– Здорово, отец!
– Здравия желаю, - ответил мужичок, не вынимая изо рта гвоздей.
– До райотдела милиции далеко?
– Кравченко начал с вопроса, который на первых порах снимал возможные подозрения.
– Да рядом
– А госпиталь на старом месте?
– спросил Кравченко о главном.
– Это какой?
– вынул изо рта гвозди мужичок.
– Если летчицкий, то они уж недели две как съехали. А тот, что рядом с базаром, сдается мне, пока там же. А может, и нет; я-то три дня из дома не выходил, лежал - в спину вступило, разогнуться не мог, нынче вот выбрался, надо дело делать.
– А вы что ищете, товарищ капитан?
– раздался за спиной мужской голос.
Кравченко обернулся и встретился глазами с лейтенантом в милицейской форме.
– Да милицию спрашивал товарищ, я ему показал. А еще госпиталь… - с готовностью доложил мужичок.
– Я как раз в отдел иду, пойдемте, провожу, - предложил милиционер.
– А госпиталей у нас не осталось, вчера последний проводили… Фронт-то на месте не стоит, гоним немца, сами знаете. А что с вами, вы хромаете?
– Ранение… В лесу нарвался на мину.
– Хорошо еще, целы остались, - участливо произнес лейтенант.
– Как же вас угораздило? В бедро?
– Да, выше колена…
– Странная мина… Хотя чего только на войне не бывает, я сам с сентября 41-го на фронте, всякое повидал. А можно ваши документы?
Кравченко расстегнул карман кителя, протянул бумаги, в которых значилось, что он, Доронин Борис Михайлович, является командиром батальона 269-го полка внутренних войск НКВД, выполняет задание по розыску и задержанию вражеских диверсантов. Пока лейтенант изучал документы, Кравченко достал из другого кармана партбилет и держал его в руках.
– Этого не надо, - мотнул головой лейтенант, заметив темно-красную книжицу с буквами ВКП(б) на обложке, - пусть пока побудет у вас, а 269-й полк НКВД, если я не ошибаюсь, дислоцируется гораздо севернее. Я служил в этом полку. Вы каким батальоном командуете? Э-э… Да вы сейчас упадете, товарищ капитан!
– встревожился лейтенант и подхватил Кравченко под руку.
– Помоги-ка, батя.
– С моей-то спиной, - заворчал «почтальон», но подставил Кравченко плечо.
Вдвоем они довели капитана до милиции, посадили в пахнущем свежей краской коридоре. Скоро появилась пожилая женщина с потертым докторским ридикюлем, заставила Кравченко приспустить галифе, осмотрела рану, цокнула языком, скомандовала:
– Его надо в амбулаторию, и поскорее. Дойдете сами? Здесь недалеко.
– Попробую, - кивнул Кравченко.
Он чувствовал, что силы оставляют его. Долгий, полуголодный переход, ночевки на голой земле, дурацкая рана - все вдруг сцепилось в один клубок.
– Какое сегодня число?
– вдруг спросил он врача.
– 12 августа 44-го года, - удивленно ответила та.
– А что на фронте?
– У него начинается жар, - бросила женщина присланному в подмогу сержанту, - давайте поможем ему подняться.
– Что на фронте?
– повторил Кравченко.
– Не волнуйтесь, все хорошо: наши на подступах к Варшаве, а на севере вышли к границе Восточной Пруссии! Германия в бинокль видна, скоро будем там! Погуляем по Берлину!
– выпалил сержант.
– А Минск?
– А что Минск? Он уже больше месяца как наш! Сегодня по радио передавали, что там начали работать учреждения. Да вы не волнуйтесь, - успокаивал его милиционер, - вставайте потихоньку, надо дойти до амбулатории.
«…Черт возьми, как все быстро случилось! В конце июня мы вылетали с Минского аэродрома, получив благословение генерала Эрлингера. Где теперь Эрлингер?.. Где “Абверкоманда 103”?.. Где “Центр”? И помнят ли там обо мне? Надо дойти до амбулатории, все остальное - потом, потом. Хорошо бы стакан водки…»