Агент «Никто»: из истории «Смерш»
Шрифт:
Он вспомнил полковника Герлица, посылавшего в «Валли» ложные донесения, под рукой майора Бауна обраставшие несуществующими деталями. Они ложились в Берлине на стол Кейтелю, по ним принимались решения. А потом - Курск! И покатилось!
Герлица убрали, как только зашаталось под Канарисом. Одновременно с Герлицем свой кабинет оставил шеф разведки северного участка Восточного фронта подполковник Шиммель. Это его работу летел инспектировать Кравченко.
Многие в армии считали, что реорганизация абвера еще больше ослабила разведку рейха: стали уходить профессионалы. Подполковник Рокита, второй человек в штабе «Валли»; майор фон Каллен, референт разведки по воздушному флоту; Лехнер и Клинч после переподчинения абвера РСХА и расформирования «Валли» подали
Кравченко еще раз пробежал глазами справку: «…А ведь Эрлингер сам бы не принял такого решения: сорвать подготовленную операцию армейской разведки и отправить группу на инспекцию радиостанции, работающей на соседнем участке фронта! Конечно, нет. Даже в условиях всевластия СД существуют непререкаемые законы воинской дисциплины. За это по головке не погладят даже при покровительстве Кальтенбруннера. А если Хансен, сменивший Канариса, поднимет шум в ОКВ, то еще неизвестно, как все может повернуться… Впрочем, скорее всего, Эрлингер обо всем договорился в Берлине. Нет, это в Берлине Эрлингеру поручили провести такую операцию, а он уже продумывал подробности, адрес, исполнителей. А если так, то выполнение задания сулит… Как он сказал? “Если радиостанция под НКВД - уничтожьте ее, если нет - возглавьте!” Да кто же мне позволит “возглавить”? Какие у меня на то полномочия?.. Слова Эрлингера? А кто такой Эрлингер для людей, работающих на 204-ю абверкоманду? Да никто! Они о таком и не слышали! Они знают какого-нибудь фельдфебеля Пупке… в лучшем случае - лейтенанта Зупке… Да они просто перережут нам ночью глотки. А радио о смене командира им никто не даст, наоборот, они запросят свой “Центр” о нас, а там про таких и не слышали! Это проще…»
Он прочитал легенду, по которой его группа представляла собой оперативное подразделение НКВД, занимающееся розыском немецких диверсантов; разложил документы на каждого из своих парней, потом аккуратно собрал бумаги: карты и документы - в офицерский планшет, а справку и легенду - в нагрудный карман, чтобы сжечь сразу по приземлении. Открыв дверь, махнул бортмеханику, тот поднялся с лавки, пробрался через вытянутые ноги и грузовые мешки и наклонился к Кравченко.
– Бумагу, отпечатанную на машинке, вы должны отдать мне!
– крикнул он.
Кравченко протянул бортмеханику листки. Тот мелко изорвал их, откуда-то из-под сиденья извлек небольшую металлическую коробочку, сложил туда обрывки и, чиркнув зажигалкой, поджег. Через минуту разворошил пальцем пепел, закрыл коробочку и хлопнул Кравченко по плечу, мол, все в порядке, иди на место. Кравченко пробрался к парашюту, пристегнул лямки и вытянул ноги, расслабился. Лететь оставалось недолго.
– Через 20 минут подлетим к цели!
– прокричал бортмеханик, - всем быть готовыми!
– А теперь внимание!
– подал голос Кравченко, - перед вылетом нам изменили место выброски и задание. Вот карты района действия нашей группы; синим кружком отмечена точка, в которую мы должны прибыть скрытно и все вместе. Поодиночке двигаться к цели строжайше запрещено! Ясно? Место сбора после приземления - квадрат 32-79, в пяти километрах юго-западнее населенного пункта Плоскошь. Порядок выброски прежний: первым прыгает радист, потом я, за мной - Коршунов. Со второго захода первым выбрасывают Пермина, потом идут Федоров и Андреев. Ясно? Вот документы и карты для каждого, прежние бумаги сдать мне!
Замелькали красноармейские книжки, справки, бланки. Кравченко собрал документы, подготовленные к первоначально запланированной операции, постучал в дверь кабины пилотов и передал пакет бортмеханику. Тот понимающе кивнул, спрятал бумаги в карман комбинезона. Потом взглянул на часы и направился к люку. В чрево «Юнкерса» с шумом ворвался леденящий воздух высоты.
– Время!.. Пошел!
– скомандовал бортмеханик.
Первым покинул самолет радист Колосов. Следом за ним механик вытолкнул грузовой парашют с упакованной рацией. От груза к радисту тянулся двадцатиметровый шнур, гарантирующий, что аппаратура приземлится неподалеку от хозяина. Целая, нет, - главное, рядом!
Кравченко прыгнул в паре со штабным мешком, набитым чистыми бланками, запасными воинскими документами, карандашами, чернилами.
Через пять секунд механик отправил за борт Коршунова с мешком продуктов. Самолет развернулся для второго захода.
Остальные прыгали налегке, кроме Федорова, тащившего «на буксире» контейнер с лопатами и боеприпасами.
Вторая тройка приземлилась на поле, неподалеку от реки, собралась быстро. Начали искать прыгавших первыми, но не нашли, а тут стало светать. Наскоро собрали парашюты - и в лес, до которого было километра два. День просидели в лесу, никто из группы так и не объявился. Всю следующую ночь искали командира, его заместителя и радиста, но безуспешно.
Наутро в сосняке наткнулись на старика, который гнал смолу. Спросили, как выйти к Плоскоши, старик указал дорогу. По его словам, до Плоскоши было километров около пятидесяти. Шли пять ночей. Когда добрались до места сбора, там никого не оказалось. Покараулили еще пару дней, но никто так и не пришел. Пермин сказал, что пойдет домой, к матери. Андреев и Федоров решили возвращаться через линию фронта в «Центр». Прикинули: до фронта было километров около ста, недели две хода. Запас продовольствия остался у пропавшего Коршунова. В карманах лежали наличные деньги, но что-то купить на них можно было только днем, а днем они отсыпались в лесу, не рискуя выходить на дороги и приближаться к населенным пунктам. На девятый день Андреев и Федоров все же выбрались на шоссе, дошли до ближайшей станции, разговорились с железнодорожниками. Те сказали, что у конюха по прозвищу Гнедой (когда-то в молодости конюх был жгучим брюнетом) третьего дня двое каких-то военных просили табаку и хлеба. Конюх-то поначалу расжаловался, что, дескать, самому приходится впроголодь жить, но когда военные показали ему деньги, он принес из загашника ковригу ржаного и большую пригоршню махорки. Военные покурили с Гнедым, покалякали о жизни, спросили дорогу на Гомель и ушли на юг. Прошли немного по дороге, а потом повернули в лес. Андреев и Федоров нашли конюха в шалаше.
– Тут, говорят, к тебе, отец, на днях двое каких-то военных заглядывали?
– как бы ненароком спросил Андреев, попросивший напиться воды.
– Были двое, - кивнул конюх, статный старикан с остатками некогда густой шевелюры.
– В немецких маскхалатах, с автоматами немецкими, - да нынче много так ходит, в трофейном-то, - у одного бинокль на шее висел, командир, видать. Да точно, командир, с орденами. Я их хорошо помню. Денег дали! Военных-то шастает, как сусликов в поле, все чего-то просят. Дашь, а они, бывало, и спасибо не скажут, будто от своего старшины довольствие получили. А эти обходительные: «Спасибо, папаша, на тебе денег, папаша, будь здоров, папаша…» Наверное, какие штабные. А может, и нет; штабные, те не ходят… А эти на Гомель пошли, видать, от своих отстали. Фронт-то как побежал! А! Глядишь, скоро турнем немца в его Берлин!
Андреев и Федоров попрощались с конюхом, нырнули в лес, сели покурить.
– Это они, Коршунов с командиром. И гадать нечего, - затараторил Андреев, - в двух днях отсюда… Только почему они на Гомель пошли? Это же вдоль фронта?
– И я не пойму. Когда на станции сказали, я подумал, может, ошиблись. А тут конюх повторил, и я у меня голова кругом! Зачем? Через Великие Луки напрямую, три-четыре дня - и на передке, а там затеряться среди неразберихи наступления - плевое дело! А уж перескочить на ту сторону для командира - пара пустяков, не такое видал. А они - на юг… Хотя там зашевелилось покрепче, чем на севере. Может, поэтому?