Агентство «Томпсон и K°»
Шрифт:
– Если вам этого достаточно, то все к лучшему, – сказал Робер.
Томпсон заметил:
– Поговорим теперь насчет жалованья. Не будет ли нескромностью спросить вас: сколько вы получали у Бекера?
– Нисколько, – отвечал Робер. – Мне положено было вознаграждение в триста франков помимо всех расходов.
Томпсон вдруг принял рассеянный вид.
– Да, да, – бормотал он, – триста франков – это не очень много.
Он встал.
– Нет, это не очень много, в самом деле, – сказал он энергично.
Затем опять присел и погрузился в созерцание одного из своих колец.
– Однако
– Значит, придется уменьшить его? – спросил Робер.
– Да… может быть, – прошептал Томпсон, – кое-какое уменьшение… маленькое…
– В каком размере? – допытывался Робер, уже раздраженный.
Томпсон встал и, ходя по комнате, проговорил:
– Ей-Богу, полагаюсь на вас. Вы присутствовали при состязании, которое мы вели с этим проклятым Бекером…
– Так что? – прервал Робер.
– Так что мы в конце концов согласились сделать скидку в пятьдесят процентов с первоначальной цены. Не так ли, сударь? Не так ли это верно, как дважды два – четыре? Ну-с, чтобы позволить себе принести такую жертву, нам необходимо, чтобы наши сотрудники помогли нам, чтобы они последовали нашему примеру…
– …и чтобы сбавили свои притязания на пятьдесят процентов, – сформулировал Робер, между тем как его собеседник сделал знак одобрения.
Робер скорчил гримасу. Тогда Томпсон, остановившись против него, дал волю своему красноречию.
Надо, мол, уметь жертвовать собой для пользы дела, представляющего общественный интерес. А разве это не дело первостепенной важности? Довести почти до пустяка стоимость путешествий, некогда столь дорогих, сделать доступными возможно большему числу людей удовольствия, некогда составлявшие удел немногих привилегированных! Тут, черт возьми, вопрос высокой филантропии, перед которым благородное сердце не может остаться равнодушным.
К красноречию этому Робер, во всяком случае, оставался равнодушен. Он соображал, и если сдался, то с умыслом.
Вознаграждение в полтораста франков было принято, и Томпсон закрепил соглашение горячим рукопожатием.
Робер вернулся домой относительно довольный. Хотя его вознаграждение уменьшалось, путешествие тем не менее было приятное, и, если рассчитать хорошенько, выгодное для человека в таком тяжелом положении. Одного только можно было опасаться – чтобы не появилось третье конкурирующее агентство, потом – четвертое и так далее. Тогда бы нечего было думать, что история эта когда-нибудь кончится.
И до какой ничтожной суммы упало бы вознаграждение чичероне?
Глава третья
В тумане
К счастью, ничему этому не суждено было случиться. 10 мая наступило, и никакого нового события не произошло. Робер явился на пароход, когда тот только что отшвартовался кормой к пристани, откуда вечером должен был выйти в открытое море. Робер хотел пораньше появиться на своем посту, но, взойдя на палубу, понял бесполезность такого чрезмерного усердия. Ни один пассажир еще не прибыл.
Зная номер своей каюты – 17, – он сложил в ней скудный багаж и, выйдя на палубу, оглянулся вокруг.
Человек в фуражке с тремя галунами – очевидно, капитан Пип – ходил по вахтенному мостику от левого борта к правому, жуя сигару вместе с седыми усами. Низкого роста, с кривыми, как у таксы, ногами, с суровой и симпатичной физиономией, – это был превосходный образчик морского волка или по крайней мере одной из многочисленных разновидностей этой породы человеческой фауны.
На палубе матросы приводили в порядок предметы, разбросанные во время стоянки у берега; они укладывали снасти, готовясь к отплытию.
По окончании этой работы капитан спустился с мостика и исчез в своей каюте. Помощник тотчас же последовал его примеру, в то время как матросы присели на деревянной скамейке на носу; только лейтенант, встретивший Робера, оставался у входа. Тишина царствовала на опустевшей палубе.
Чтобы убить время, Робер предпринял полный осмотр парохода.
В носовой части судна помещались каюты экипажа и камбуз, внизу – трюм для якорей, цепей и различных канатов; в середине – машины, а в кормовой части – каюты пассажиров. Тут, в межпалубном пространстве, между машиной и гакабортом, [7] шло в ряд до семидесяти кают. В их числе находилась и отведенная Роберу, достаточно просторная, не лучше и не хуже других.
7
Кормовая часть борта.
Под этими каютами властвовал метрдотель в камбузе. Вверху же, между палубой и мостиком, называемым спардеком, была столовая, обширная и довольно роскошно отделанная. Длинный стол, пересекаемый бизань-мачтой, занимал почти весь салон, находясь в середине овала из диванов, обрамлявшего его.
Это помещение, с многочисленными окнами, через которые свет падал из окружающего узкого прохода, оканчивалось у коридора крестообразной формы, где начиналась лестница, ведшая в каюты. Поперечная часть коридора выходила с двух сторон во внешние проходы; продольная же, прежде чем достигнуть палубы, отделяла курительную от читальни, потом большую капитанскую каюту с правого борта от меньших кают помощника и лейтенанта – с левого. Офицеры могли, таким образом, поддерживать наблюдение до самого бака.
Окончив осмотр, Робер поднялся на спардек [8] в момент, когда часы где-то далеко пробили пять. Тем временем погода изменилась к худшему. Туман, хотя и легкий, затмевал горизонт. На берегу ряды домов уже становились менее ясными, жесты толпы носильщиков – менее определенными, и даже на самом судне мачты постепенно терялись в неведомой высоте.
Молчание все еще тяготело над пароходом. Только труба, извергавшая черный дым, говорила о происходящей внутри работе.
8
Палуба средней надстройки на гражданских судах.